— Мистер Диллуэй, можно? — раздался страдальческий голос.

— Что можно? — профессор протер очки и непонимающе посмотрел на дверь. — А, мистер Кройт. Вам что-то нужно?

— Да, мистер Диллуэй. Я хотел бы сдать зачет.

— Ну что же, проходите, проходите. Как видите, места много, — усмехнулся Диллуэй и махнул рукой в сторону парт. — Можете присаживаться где вам будет угодно. Вы один будете?

— Нет, сэр, там некоторые еще сдают искусствоведение, они тоже скоро подойдут.

— Хорошо, хорошо, пусть приходят. Лучше поздно, чем никогда, так ведь? Даю вам несколько минут на подготовку и подходите отвечать.

— А с чего начинать, профессор? С выражений, слов…

— С чего хотите, это не так принципиально.

Рональд понурено кивнул и присел рядом с Мадаленной. Она почти справилась с текстом, все десять предложений были уже разобраны, и белая бумага превратилась в серую — ее почерк был слишком мелким для латинского языка, и все надписи склонений, спряжений и залогов сливались в единой целое, образовывая кашу, разобраться в которой могла только она. Мадаленна подмигнула Рональду, однако тот только меланхолически кивнул и, закрыв глаза, принялся повторять про себя латинские выражения. Она выдохнула и мысленно порадовалась, что свой зачет она сдала еще в декабре. На факультете мистер Диллуэй славился своей добротой, тем, что позволял всегда закрывать долги и тем, что объем его заданий можно было сравнить только с длиной свитков на заедании римского суда. Для того, чтобы сдать зачет по латинскому каждому студенту нужно было выучить пятьсот слов, двести выражений, один ромул, желательно Эзопа и обязательно небольшой текст на двадцать предложений, где только самые небольшие глаголы и прилагательные заканчивались на umire и issimus. Одним словом, занятий на рождественское время было достаточно. Мадаленна пела в греческом хоре, что позволяло ей избавить от одного из этих пунктов, но даже и трех заданий ей хватало на весь октябрь, ноябрь и первую половину декабря.

— Мистер Кройт, вы готовы? — ее товарищ вздрогнул и мученически посмотрел в сторону зеленой доски.

— Да, сэр.

— Тогда подходите сюда и отвечайте. Не бойтесь, мистер Кройт, — приободрил его профессор. — Чем раньше вы мне расскажете, тем быстрее, освободитесь.

— Было бы что еще рассказывать. — пробормотал Рональд и неспеша, будто к его ногам были привязаны гири, принялся спускаться по ступеням.

— Садитесь, мистер Кройт и начинайте.

Мадаленна потянулась и посмотрела на часы: с текстом она справилась за двадцать минут, и почти уложилась в нужное время, оставалось еще двадцать пять на синтаксический разбор и грамматику, но за последнюю она не переживала, правила Мадаленна знала все наизусть. Монотоный голос Рональда заставил ее зевнуть, и она тряхнула головой. Ставить себе два экзамена на один день было глупым поступком, учитывая, что от обоих она могла быть освобождена. Мададенна уже слышала голос мистера Гилберта в коридоре, он принимал экзамены сразу у нескольких курсов, и каждый раз невольная улыбка сбивала ее с толку, а щеки становились такими румяными, словно она несколько часов провела на морозе.

— «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.»

— Tempura mutantur et… — Рональд запнулся, и Мадаленна было начала тихо шептать продолжение, но укоризненный взгляд преподавателя остановил ее.

— Ну, мистер Кройт, вспомните и продолжайте.

— Et nos…

— Так, так, дальше.

— Et nos mutamur in illis.

— Замечательно. «Так проходит земная слава».

— Sic transit gloria mundi.

— Очень хорошо. Мистер Сиддонс, — внезапный оклик заставил вздрогнуть студента. — Словарь не находится в середине вашего учебника, будьте любезны, не списывайте. Хорошо, мистер Кройт, — он снова повернулся к несчастному. — С латинскими выражениями мы разобрались, теперь переходим к словам. Даю вам время на повторение, а я пока проверю работу мисс Стоунбрук.

— Сэр, я еще не расписала грамматическое правило.

— Ничего страшного, это можно и устно рассказать. Давайте я посмотрю, что у вас получилось.

Мадаленна не заставила себя долго упрашивать и быстро подошла к кафедре. Мистер Диллуэй нахмурился и, поправив очки, указал на свободный стул. Мадаленна присела, ожидая, что профессор начнет ее спрашивать, какое склонение у нее написано у слова lingua и почему глагол вдруг приобрел признаки существительного, но преподаватель, казалось, отлично разбирался в ее почерке и неспеша читал каждое слово.

— У глагола audire какое спряжение? — отозвался профессор из-под листа.

— Четвертое.

— Можете его проспрягать в настоящем времени в активном залоге?

— Audire, audiens, audients, audientis.

— Хорошо, — покачал головой Диллуэй. — Вот тут, — он протянул ей листок. — В третьем предложении у вас не совсем понятно написаны род, число и падеж у существительного. Вот вам стирательная резинка, напишите заново. Не уходите, — остановил он Мадаленну, которая уже поднялась с места. — Можете прямо здесь.

— Хорошо, сэр.

— Ну а мы пока вернемся с мистером Кройтом к словам. Готовы, мистер Кройт?

— Как будто бы да, сэр. — неуверенно протянул Рональд и посмотрел на Мадаленну, ища поддержку; она мотнула головой и подмигнула.

— Не расстраивайтесь так, мистер Кройт. — улыбнулся профессор. — Сейчас быстро расскажите мне слова, так и быть, все пятьсот спрашивать не буду, ограничимся половиной, и пойдете со спокойной душой готовиться к экзамену. Вы же искусствоведение сдали?

— Да, сэр. — кивнул Рональд.

— Вот и замечательно. А ведь в искусствоведении все термины и годы жизни художников ничуть не проще, чем латинские слова. Мисс Стоунбрук же сдала экзамен…

— Нет, сэр, — возразила Мадаленна, стараясь на сером пятне от механического карандаша написать заново род и склонение.

— Как это нет? — нахмурился профессор. — Я слышал, что вы лучшая на курсе у мистера Гилберта. Он так хорошо отзывался о вашей работе, о ваших эссе. Как это вы не сдали?

Мистер Гилберт хорошо отзывался о ее работе. В ее воображении моментально показалась знакомая улыбка, и Мадаленна почувствовала, как ее щеки стали пунцовыми. Теперь она начинала понимать, что имела в виду Аньеза, когда говорила, что любовь затмевает собой все. Для нее ничего не существовало, кроме мистера Гилберта, и подобные чувства даже пугали ее, но этот страх имел особую сладость, когда его имя невольно замирало у нее на губах, и она становилась сразу же суровой, чтобы никто не смог разгадать ее секрет. Она начинала готовиться к экзамену по зарубежной литературе, и в образе утомленного Дика Дайвера воплощался мистер Гилберт. Она учила теорию искусств и слышала его голос, мягко звучащий под расписным потолком, Мадаленна пробовала писать анализ картины, и в каждой горе, в каждом зеленом лугу ей виделась Ирландия. Любовь к нему было тайной, но по-особенному восхитительной. Она почти не чувствовала за собой вины, ведь ее чувства никогда не мешали его жизни, она просто позволяла радоваться, что ей позволили полюбить. Видимо, в этот раз она все-таки позволила себе улыбнуться, потому что мистер Диллуэй озадаченно смотрел на нее поверх свои очков, и Мадаленна в одну минуту снова напустила на себя привычную мрачность.

— Наверное, я неправильно выразилась сэр. Я не провалила экзамен, я просто еще не успела его сдать. У нашей группы искусствоведение назначено на сегодня.

— Сегодня? — изумленно уставился на нее профессор. — Так что же вы тут делаете? Идите готовьтесь!

— Не беспокойтесь, сэр, я все успею. Вот, я все исправила. — она протянула лист с исправлениями, но профессор нетерпеливо положил его на стол и что-то негромко проворчал.

— Мисс Стоунбрук, я и так мог поставить хорошую оценку за семестр, лучше бы подготовились к искусствоведению.

— А я и подготовилась, — вежливо возразила Мадаленна. — Вы знаете, я не люблю, когда мне ставят оценку в аванс, мне это не нравится.

— Какой аванс? — воскликнул Диллуэй. — Контрольные работы у вас все написаны, на семинарах вы отвечали, зачет сдали! И зачем я, — пробормотал он себе в бороду. — Вообще посадил ее за парту? Все, — махнул он рукой. — Идите готовиться к искусствоведению. Выпейте крепкого чаю и идите на экзамен.