«Если у вас есть ваш Джонни, то тогда зачем вам муж?» — хотелось закричать Мадаленне, и она закусила перчатку; волнение было слишком откровенным. От их разговора, от их улыбок веяло чем-то неприличным, и ей захотелось оказаться в какой-нибудь пустой и темной комнате, где не будет слышно ни звука скрипок, ни звона разбивающихся семей. Позволив поцеловать себе руку, она повернулась на каблуках и огляделась — все вокруг смеялись и танцевали; ее отец разговаривал с каким-то человеком в длинном пиджаке, а Аньеза улыбалась пожилой женщине в голубом платье. И всюду были люди, люди, люди, и нигде того лица, которого она желала видеть больше всех. Ее бальная книжка оказалась лежащей на рояле, и к двум прошлым именам прибавилось еще несколько новых, и Мадаленна могла поклясться, что ни одного она не знала в лицо. Танцевать ей больше не хотелось, голова все еще слегка кружилась от вальса, и, потому, подобрав юбки, она неспеша прошла вдоль пальм и встала около лестницы в тени. Однако, завидев, что к ней направляется какой-то рыжеволосый молодой человек с откровенной улыбкой, Мадаленна лихорадочно попятилась назад и толкнула дверь, оказавшуюся сзади нее.
Мадаленна вступила в блаженный полумрак, где все стены были заполнены книгами, мелкими потретами, нарисованным талантливой рукой и бюстами писателей. Кажется, мистер Гилберт что-то упоминал о своей библиотеке в ее первый визит сюда, но она так и не смогла добраться до нее. Здесь было хорошо, тепло и пахло все той же елью и немного знакомым одеколоном. Отдышавшись, она поправила на себе юбку и уже собиралась взяться за ручку двери, как веселый голос остановил ее, и она застыла.
— Это интересно! Только хочешь укрыться от гостей, как тебя находят и здесь.
На месте ее удерживал только гипсовая голова Цицерона. Мадаленна не сводила с нее глаз тогда, когда с шумом отодвинулся стол, не отвела она взгляда и тогда, когда рядом с ней раздались шаги, и совсем близко повеяло табаком.
— Извините, сэр. — она откашлялась и постаралась придать голосу суровость. — Я не хотела вам помешать.
— О, нет! Вам я рад. Очень рад. Если хотите, можете остаться.
Она почти открыла дверь, как ее осторожно взяли за руку, и мистер Гилберт оказался рядом с ней. Странное смущение поднялось в ней, когда она снова почувствовала тепло его руки на ее запястье; в этом жесте было что-то пронзительное, от чего хотелось плакать и улыбаться. Призвав на помощь английскую вымуштровку, Мадалленна строго свела брови и хотела посмотреть на Эйдина, однако сил хватило остановиться только на золотых запонках у воротника. Он был без пиджака, тот небрежно валялся на бархатной софе, галстук болтался вокруг жесткого воротничка рубашки, и от вечернего гардероба осталась только жилетка. По правилам Мадаленна должна была покраснеть, смутиться и побыстрее выбежать из комнаты. Но хоть покраснеть и хотелось, а вот покидать библиотеку желания не было. Теплая темнота, нарушаемая только светом желтоватой лампы, располагала к разговорам, впрочем, как и красноватые стеллажи, и миниатюрная лестница, и мягкий ковер, на котором были приятно лежать ночью с книгой под треск камина. Мадаленна кивнула и прошла внутрь.
— Вы скрываетесь от гостей? — с позволения она присела на стул и попыталась стянуть перчатки.
— А вы скрываетесь от своего триумфа?
— Какого еще триумфа? — она недоуменно посмотрела на него, но его лицо было скрыто от нее — Эйдин ворошил дрова в камине.
— Ну как же, — он небрежно пожал плечами и прислонился к косяку двери. — Столько записей в бальной книге не помнила даже Барбара Стэнвик.
Мадаленна отвернулась к книжным полкам и не сдержала невольной улыбки. Страшный азарт внезапно разгорелся в ней, и даже нравоучительная мысль, что нельзя радоваться ревности чужого человека, не остановила ее. Мистер Гилберт не мог ревновать, у мистера Гилберта была Линда. А у Мадаленны не было никого.
— Мне хватило нескольких танцев. Мой вестибулярный аппарат не выдерживает таких долгих кружений по залу.
Эйдин коротко рассмеялся, и недалеко от двери вдруг вспыхнул огонек — он зажег сигарету, и Мадаленна с удовольствием вдохнула запах табака и гвоздики.
— И как вам мистер Кронин? — вдруг спросил он.
— Интересный молодой человек, и, надо заметить, не очень разговорчивый. — она присмотрелась к пейзажу Портсмута в рамке. — Это вы рисовали?
— Да. — его голос прозвучал неожиданно глухо, и Мадаленна почувствовала приятную дрожь. — А что же насчет мистера Дэйла?
— Это второй? — Мадаленна дернула перчатку, но та осталась на руке. — Тоже очень занятный молодой человек. Очень хорошо разбирается в Диккенсе.
— Правда? Даже удивительно.
— Что удивительно?
— Не видел ни разу ни одного молодого человека, который бы разбирался в Диккенсе.
— Ну, вот как раз мистер Дэйл — пример, доказывающий, что такие люди существуют.
Она медленно ходила мимо стеллажей, прищуренно смотря на книги; некоторые были очень старыми, и на их корках был виден легкий слой клея — чья-то рука бережно подклеивала корешки, другие были обернуты в бумагу, и через крафт были видны дорогие обложки, третьи были поставлены друг на друга так, чтобы все стопки не упали. Человек, так заботящийся о книгах, не мог не волновать ее.
— А мистер Хармон? — она вдруг поняла, что подобралась к последнему стеллажу и отвернулась к небольшому портрету в рамке.
— Вы что же, знаете их всех по фамилиям?
— А вы нет?
Мадаленна пожала плечами и прищурилась: на потрете была изображена не Линда, а другая девушка. В неровном свете Мадаленна не могла понять, какого цвета у нее были волосы, но когда она подошла еще поближе, мистер Гилберт вдруг оказался перед ней, и картина исчезла у него за спиной.
— Красивый портрет. — она посмотрела вверх и снова дернула перчатку. — Извините, если я увидела то, что не должна была видеть.
— Это просто портрет. — она чувствовала на себе пристальный взгляд. — Не самый удачный.
— Может вам это просто сейчас так кажется, пройдет время, и он вам понравится.
— Возможно. И все же мне непонятно, — он скрестил руки на груди, и Мадаленна попыталась понять, в каком углу комнаты она еще не была. — Как ваше внимание мог завоевать мистер Лорд. Особенно после того инцидента?
— Мистер Лорд, оказывается, неплохо танцует.
— Вот как?
— Да. — она подошла к столу и стряхнула пыль с лампы. — И он принес извинения.
— Да, действительно, — сарказм в его голосе был нескрываемым. — Танцует он весьма неплохо. Жаль, что других талантов у него нет.
— Это лишь вопрос времени. — желание продолжать эту пикировку заставляло ее быть спокойной. — Иногда способности человека открываются в самом неожиданном возрасте.
— Не замечал за вами такого оптимизма.
— Это лишь подтверждает, что жизнь бывает очень непредсказуемой.
Эйдин вдруг подошел к столу и внимательно посмотрел на нее. Мадаленна видела, как сверкают его запонки на закатанных манжетах, как лучи света перебегают по белой рубашке, она даже заметила пылинку, осевшую ему на волосы, но поглядеть ему в глаза она не могла. Мадаленна боялась, если она посмотрит на него, то, что таилось в ней, вдруг скажется само. Она отошла к двери.
— Боюсь вас расстроить, но вряд ли у мистера Лорда откроется какая-нибудь способность. Он непроходимо глуп.
— И что же? — она прислонилась к двери. — А я говорю, что глупость — это не грех, куда хуже, когда умный человек начинает пользоваться своим умом не в правильных целях. Сколько войн подтверждение этому!
— Святая доброта! Вы готовы найти оправдание каждой человеческой черте. Вы становитесь гуманной, Мадаленна, а это просто опасно. И почему же вы скрылись от мистера Лорда?
— Смена партнера.
— О, так вы изволили вызвать ревность Линды? — его голос раздался около ее плеча, но она не вздрогнула. — Какой кошмар!
— Я не вызывала ничью ревность, сэр.
— Мне кажется, я просил вас меня так не называть.
И Мадаленна внезапно рассердилась. Мистер Гилберт, всегда умный, рассудительный и немного лукавый, сегодня был просто невыносимым. Его лукавство переходило в настоящую язвительность, но ее это не смущало и не пугало — так мог позволить вести себя только глупый студент, не понимающий ни приличий, ни законов света. Мадаленна больше не боялась; она посмотрела прямо на него и едва не отвела взгляд — что-то неизвестное до этого момента было там. Странная веселость, тот же азарт, что и у нее и что-то еще, заставившее голубые глаза потемнеть, полыхало там, и Мадаленна вдруг подумала, что он мог поцеловать ее; и хуже всего было то, что эта мальчишеская веселость нисколько не портила его обаяния, наоборот, оно становилось еще сильнее. Мысль оказалась неправильной, и она едва не покраснела, однако сила воли взяла над ней верх, и, презрительно хмыкнув, она нахмурилась.
