Тогда он узнает, что она может устроить истерику.

На следующий день он приносит ей целый мешок листьев, и она проводит остаток утра, подбрасывая их в воздух и заставляя их падать дождём вокруг себя.

*

Ей не нравятся мягкие игрушки.

Она игнорирует плюшевого мишку. Жирафу повезло меньше. Она вырывает из него наполнение и выбрасывает в сторону.

Он смеётся и спрашивает, что она бы хотела получить вместо этого. Это риторический вопрос, но он теряет дар речи, когда она очень медленно поднимает руку, тратит некоторое время на то, чтобы привести пальцы в порядок, а затем указывает.

На него.

*

Он несколько дней не решается спуститься к ней в камеру, при этом беспокоясь, что она думает, что сделала что-то не так.

Когда он возвращается, она некоторое время дуется в углу и отказывается смотреть на него.

*

Ему требуется ещё месяц, чтобы научить её говорить. Её речь медленная, а интонация неровная. Для него это не имеет значения, потому что это всё ещё её голос, и когда он впервые слышит его, ему кажется, что он не может дышать.

Она говорит по слогам, а слова произносит парами. Первое слово, которое она учит — своё имя, за которым следует его имя.

— Гер-ми-о-на, — говорит она, когда он показывает на неё.

— Дра-ко, — говорит она, когда он указывает на себя.

Он говорит ей, что она очень умная, красивая, хорошая девочка и что у неё всё получится.

Она гордится его похвалой.

*

Он пробует кое-что, готовит для неё альбом с фотографиями.

До сих пор он старался не напоминать ей о прошлой жизни, ведь был не уверен, что она сможет обработать эту информацию.

Он садится на пол по одну сторону от белой линии и пододвигает к ней альбом. Возможно, она решит, что это просто бумага, и начнёт её рвать.

Но он видит, что выражение её лица меняется, когда она открывает альбом. Сначала она поражена движением предметов на колдографиях. Он успокаивает её и говорит, что фотографии не могут навредить ей, потому что они ненастоящие. Это всего лишь воспоминания.

«Как и она», — думает он, а затем отбрасывает эту мысль, потому что это не то, во что он хочет верить.

Она медленно переворачивает страницы, и он видит, как расширяются её глаза. Она очарована и осторожно проводит пальцами по некоторым фотографиям, улыбаясь.

Пальцы замирают, когда она натыкается на одну фотографию, сделанную на Святочном балу на четвёртом курсе Хогвартса. Она смотрит на девушку на фотографии, в её голубом вечернем платье.

— Кра-си-вая, — говорит она, глядя на него снизу вверх.

Это звучит как вопрос, поэтому он отвечает ей, что да, она очень красивая.

Она хмурится, глядя на свою ночную рубашку, касаясь мягкого кружева на рукавах и воротнике. Осторожно прикасается к щеке, проводит кончиками пальцев по бровям, а затем подносит тот же палец к губам.

Вдруг она встаёт. Альбом соскальзывает на пол.

Она берёт одну из своих баночек и пытается посмотреть на своё отражение. Банка не подходит для этой цели. Она морщится, издаёт разочарованный звук и пробует то же самое с другой банкой. Не получается.

Банка разбивается о стену.

Он говорит ей не двигаться — её часть камеры усеяна стеклом. Он не хочет кричать на неё, но эхо в камере усиливает его голос. Она вздрагивает, а затем идёт к своему матрасу, чтобы натянуть одеяло на голову, цепи волочатся за ней, оставляя за собой кровавые следы.

Она игнорирует просьбы выйти, чтобы он мог осмотреть её ноги.

Фактически, он слышит отчётливое «Гррррр!» из-под одеяла.

Он может легко снять с неё одеяло с помощью магии, или использовать Петрификус, или снова наложить стабилизирующие чары. Но всё это будет сделано без её согласия. Он не хочет сводить на нет весь достигнутый прогресс.

В течение минуты, двух, трёх он смотрит на белую линию, пока, наконец, не принимает решение пересечь её. Она медленно раскачивается взад и вперёд, а затем ударяет его по рукам, когда тот пытается стащить одеяло.

Поэтому он решает присоединиться к ней.

Она удивлена и одновременно обрадована. «Дра-ко!» восклицает она, смеясь.

Порезы на стопах уже не кровоточат, а вытекшая кровь темная и густая. Этого следовало ожидать. Пока он обрабатывает её ноги, она напевает La Vie En Rose, как бы напоминая ему, что он пропустил эту часть распорядка дня.

Он накладывает дезинфицирующее заклинание и смывает кровь. Её окровавленное постельное бельё нужно сменить, но это можно сделать позже. Она достаточно пережила за один день.

Когда он заканчивает, то собирается уйти, но она останавливает его, хватая за руку.

Это первый раз, когда он физически взаимодействует с ней без седативных препаратов. Она медленно разгибает его длинные пальцы, чтобы коснуться ладони, ощущая текстуру кожи, прослеживая линии и шрамы того времени, когда он пробирался через огонь, чтобы добраться до неё.

А затем она подносит его руку к лицу. Он почти отстраняется, думая, что она собирается его укусить, но она этого не делает.

Вместо этого она трётся щекой о его руку, смотрит карими глазами в его серебряные радужки, и напевает песню.

*

Иногда их разговоры почти философские.

— Кто… я?

Он говорит, что её зовут Гермиона Грейнджер, но её не удовлетворяет такой ответ.

— Я хочу… увидеть.

Ей нужно зеркало. Она не раз пыталась взглянуть на себя в любом отражающем объекте, который могла найти.

После инцидента с разбитой банкой, все остальные были конфискованы. Он говорит ей, что не может дать ей зеркало. Это небезопасно.

Есть ещё одна причина, по которой он не хочет, чтобы она увидела себя. Он боится, что она поймет, кто она и что он сделал.

*

Он больше не использует кандалы и цепи. Они лежат на полу рядом с её матрасом, как напоминание о том, как далеко она продвинулась.

Она также хочет сама мыться и убирать свою камеру. Она начинает обустраиваться, украшая пространство случайными предметами.

Листья занимают видное место.

*

Однако она не прекращает просить зеркало.

— Почему? — спрашивает она. — Я могу… по-за-бо-ти-ться о… себе! Я буду… в безопасности!

Он повторяет ту же причину. Это небезопасно. Он должен беречь её.

Это своего рода правда.

*

Чтобы отвлечь её, он приносит платье, похожее на то, которое она носила на Святочном балу: словно кондитерское изделие с множеством слоёв шифона и фатина. Если бы она была жива, то не стала бы носить такое, но в данном случае она не возражает.

Она в восторге, на самом деле.

— Ох! — восклицает она, хлопая в ладоши. — Мне нравится!

Он сидит на стуле и наблюдает, как она разворачивает свёрток, не торопясь, чтобы насладиться текстурой банта и бумаги. Она больше не рвёт обёртку и кладет её под матрас. Один угол её матраса начинает заметно оттопыриваться из-за её склонности к коллекционированию.

Платье теперь в её руках. Некоторое время она растирает шифон между пальцами, наслаждаясь скользкой тканью. Она дотрагивается до крошечных застёжек, проводит по ним пальцем от декольте до талии.

Возникла проблема: их трудно расстегнуть. Она издаёт разочарованный звук и едва не рвёт тонкую ткань, дёргая слишком сильно.

Он говорит ей, что всё в порядке и забирает платье, чтобы помочь.

Всё ещё сидя в кресле, он кладёт платье себе на колени, а она стоит перед ним, ожидая, и внимательно наблюдая, пока он расстёгивает пуговицы. Когда платье расстёгнуто, она радостно вскрикивает и, прежде чем он успевает её остановить, стягивает ночную рубашку через голову.

Внезапно она обнажается перед ним.

Что ещё хуже — начинает расплетать косу и расчёсывать волосы пальцами. Они падают на плечи, вьющиеся, золотисто-коричневые, мягкие, густые и красивые. Конечно, он видел её тело много раз.

Но сегодня всё иначе.

До сих пор она не стеснялась. Скромность не является приоритетом в её складе ума. Он считает, что в этом отношении она совершенно невиновна. Она — Ева, ещё не вкусившая запретного плода.