– И что ты видишь? – задаёт вопрос Она.

– Мою неготовность. – Отвечает он.

– Всё верно. – Даёт ответ Она, и тут же делает резкое движение в его сторону, заставляя его рефлекторно отступить назад, и там оступиться на край спуска, чтобы … Быть буквально ближе к тому, что ему не удалось рассмотреть с этого отдалённого расстояния.

– Не забудь о напутствии. И о том, что у тебя есть время найти до тех пор, пока мы тебя не нашли. – С высоты холма прозвучал её голос.

Отступник и Олдбой в одной реальности.

Протагон и Экстрагон.

На первый взгляд, без использования самонастраивающихся фильтров, перед тобой предстаёт самое обычное заведение, углублённого понимания своего посетителя через оказание ему услуг питательного характера, а простыми словами – забегаловка, или ржачная, как её называют постоянные клиенты с неунывающим характером и с особенным чувством юмора, и извлечения из себя положительных эмоций вот таким неугомонным и сам подчас не успеваешь понять что сморозил способом.

Что касается его внутреннего и внешнего интерьера в той, конечно, части, который касается взгляда и внимания посетителя этого заведения всё же чувственного характера, раз мимо него спокойно не пройдёшь, не сглотнув набежавшую слюну и не облизнувшись очень смело встречному прохожему, а бывает что и прохожей, то в нём не было ничего такого лишнего, что могло бы посетителя отвлечь от главной цели его здесь нахождения. А вот что касается всего необходимого для клиента этого заведения, чтобы там себя чувствовать, как минимум, неплохо, а в самый раз, то при деле, то всё тут было на тех своих местах, какие предназначены для своего прямого назначения, а не как взяли себе за моду, всё менять местами и использовать не так, как на твоём роду написано.

Теперь же, когда один из двух основных объективных факторов, которые всегда имеют своё место в жизни и влияют на общую обстановку и настроение потребителя этого времени, а именно пространственное положение объекта рассмотрения, было, как получилось и в общих чертах пояснено, то можно приступить к описанию внутренней обстановки этого заведения. И как имеет своё место в жизни следующий факт, то любое место характеризуют со своей особенной отличительной стороны, и это не его столы, блестящие интерьеры и умопомрачительные цены, а прежде всего его посетитель. Кто может посчитаться хозяевами заведения вторичным элементом в жизни его заведения, – для меня прежде всего это окупаемость моего бизнеса и значит цены на мои блюда, а уж затем клиент, на кого я хоть и рассчитываю, но только не так, как они дурни думают, – и они будут его подстраивать под цены своего заведения, заверяя, что этот, сдуреть можно ценник, самый нормальный и соответствующий их представлениям о качественности жизни. Тогда как реалии жизни, так часто бывает, всё же собой бьют виртуальность сознания людей, живущих в иллюзиях собственного мира, и в конце концов сам клиент собой определит уровень жизни и запросов такого рода заведений.

И реальность в этой части дневного и не только света сошлась на том, что посетитель здесь был самый обычный для нынешнего прогрессивного времени, для этих и любых других мест. Всё больше олдбои с барбершопами на своей отбитой татухами голове, чей внешний вид много имеет общего с их внутренним миром, а бывает и с нутром, где, чтобы значит, все знали, сугубо подчёркивается важность для этого носителя его индивидуалистических принципов и самосубъектности, делается акцент на моральных принципах энтого интеллекта, без нравственных и моральных тормозов и своей повёрнутости на артешоках (кто не в курсе, того запишем в печаль мнения энтого убъекта). И для всего этого выявления себя из массы недостоя используется весь инструмент выделения себя и атрибутики: кольца всех видов, тоннели в ушах, апокрифы лидеров мнений, и главное демонстрация изящества и отдельных статей своей телесности. Где они блестяще и ярко гармонировали с ещё одной важной очевидностью и позиционированием в свой индивид частью этого мира – деликатом и социальным конструктом бодипозитива вне себе, латте-макиато со сливками и пальчиками оближешь абстрактом качества, самоцели в себе и ещё бесконечное количество массива идегрена всё там же, в себе. Ну в общем, кто в теме, тот ближе и всуе к потоку мысли – дримам.

При этом как бы это качество разнообразия всё не прибывало в себе и не выставляло непомерность суждений и немыслимость требований к этому во вне, и не поражало среднестатистические и за здравие только умы тонкостью своей интеллектуальной составляющей, рассудительностью и изобретательностью на раз, два, три, суета сует вокруг и во вне их, не созидала бурление и возмущение духа, а окружающая их среда так и пребывала в своей автономии зрелости пребывания. В общем, осознание единомышления и сознание общности деструктировало все возможности для возникновения априори сумбурного мнения.

Так олдбои, с переменным успехом и очередностью в своих выразительных движениях, а именно один из них, как часть из них и только из них, а не этих, кто не из них, Антиквер, занимаясь созидательностью в себе, поглаживая жанровую бородку с блёстками и косичками на ней, задержав на мгновение своё изощрённое на принципах криптоционизма и интерпритационизма внимание на чашке, стоящей перед ним на столе, с какой-то мусси в ней, создал образ такого бытия в себе, которому присуще держать чашку кофе в руках и быть с ней на ты. И кто стал очерком его видения, тот сейчас увидел, как он может очевидно и натурально создавать новую реальность, взяв с неподдельным изяществом в свои отрихтованные специальным маникюрным инструментарием руки чашку с этим мусси.

Что, ясно для всех кто в теме, совершенно недостаточно для создания всей полноты картины погружения однореала в дисциплину одной жанровой очевидности, и Антикверу, олдбою на всю свою голову и бороду, агрегату и массажисту собственной мысли, и творцу паранойи, как одному из направлений его загадочности жизни, приходиться идти на поправки в свой образ и он оставляет в расстроенном состоянии своё олдбойство на подбородке, перенеся руку в сторону стола. Где она со всей своей собранностью протягивается до пребывающих в своём одночасье свежего существования крутоны… Мать твою! – Уже не может больше сдержать в себе, само собой, самые дикие эмоции, человек отдельно от всего этого вокруг себя выражающий и рядом с ними не сидел себя от них дистанцирующийся всем собой и видом, сидящий далеко отдельно от всех этих олдбоев и других инклюзивных качеств жизни. И так уж вышло, что ему деваться было некуда, как вначале здесь оказаться, а затем живым пока что свидетелем всего совершенства этого нового мира побыть всё там же – здесь.

А так как пока что никак не объясняется, каким сюжетным образом здесь оказался этот человек, полная противоположность всему этому миру инклюзивности и эксклюзивности, что уже говорит само за него, – он, есть такая и притом немалая вероятность, интроверт, то есть очень скрытный человек сам в себе и оттого внушающий обоснованные всем этим опасения, плюс совсем не разъясняется, что и какого хрена он здесь забыл, то придётся в его понимании отталкиваться от того, что он не может в себе скрыть.

И как прямо сейчас, по следам этой его вспыльчивой невоздержанности обнаруживается, то он так себя противопоставляет всей очевидности падения этого мира (только по его сугубо досужему мнению), что и глаза бы его всего этого усугубления реальности не видели. Вот он и снимает со своей переносицы запотевшие от его возмущения очки, и начинает их протирать платком. И с такой изрядной добросовестностью он протирает свои очки, что складывается такое впечатление, что он вместе с запотелостью хочет стереть в них все те образы внешнего мира и реальности, которые так его вывели из себя. И может сейчас, после того, как он тщательно вытрет свои очки, они приобретут для себя фантастические свойства преобразовывать мир под взгляд своего носителя, и мир вокруг предстанет не таким, каким он себя вдруг решил включать, не избежав неотвратимого, а он всё-таки возьмётся за спроецированный носителем этих очков ум, и заиграет всеми нормальными, а не социальными красками визуальности.