После победы в сражении при Акции Октавий приказал воздвигнуть там на мысе храм, посвящённый Аполлону. На месте, где стоял его шатёр, был поставлен специальный алтарь. В поэмах почитателей, где воспевалась славная победа, имя Октавия постоянно связывалось с именем его божественного покровителя. «Всё сбудется по реченью Аполлона», — заявляет Проперций. Вергилий, описывая битву при Акции, сообщает, что все египтяне и арабы при одном взгляде на Аполлона впали в ужас и обратились в бегство.

После триумфального возвращения в Рим Октавий (по поэме Вергилия) получает дань с покорённых народов, «сидя на белоснежном сверкающем пороге храма Аполлона». Римлян могло возмущать, что Клеопатра и Антоний сами причислили себя к божествам. Октавий, претендовавший на лидерство в Риме, никогда сам не ссылался на божественное покровительство.

Итак, с одной стороны — Октавий-Аполлон, мужское божество, символизирующее умеренность, свет, интеллектуальный порядок; с другой — Клеопатра и её супруг Антоний-Дионис, символ буйства и несдержанности сил живой природы. Эту противоположность божеств-покровителей использовали в своей борьбе и Антоний, и Октавий, но она полностью выпала из поля зрения последующих поколений писателей. Современники, стремясь принизить и лишить всякого значения претензии Антония, насмехались над тем, что он сам приписывал себе божественные черты, а в эпоху христианства об этом уже и не вспоминали. В Средние века, когда представление о греко-римской мифологии было настолько расплывчато, что сэр Ланселот, Юлий Цезарь и Геркулес все считались «древними рыцарями», противопоставление Аполлона и Диониса вообще потеряло всякое значение. Не преуспело в этом и Возрождение. Шекспир, драматизируя момент, когда удача отворачивается от Антония, вкладывает в уста солдат, что слышат внезапно перед битвой музыку из-под земли, следующие слова:

И только относительно недавно, после воззваний психоанализа о необходимости тщательного исследования мифов и после прозрений Ницше по поводу Аполлона и Диониса (которые подтвердились позже исследованиями археологов и культурологов), была воссоздана та культурная атмосфера, в которой могло существовать и иметь значение подобное противоборство. И если даже оставить в стороне Антония, всё равно Клеопатра и Октавий извлекли из этого противопоставления максимум возможного.

Ницше описывает два способа отношения к неизбежности смерти. Аполлонистический путь лежит через личностную сублимацию и через любовь к порядку и красоте. Мужчина аполлонистического склада достигает умиротворения путём самодисциплины, культивируя в себе самом наиболее утончённые, наиболее далёкие от бренной плоти черты. Таким образом он отделяет себя от животного биологического аспекта своей природы и преодолевает свою низменность. Дионисийский путь ведёт в противоположном направлении. Это путь отказа от индивидуального субъективного восприятия и примирения с очевидностью индивидуальной смерти путём воссоединения со всей живой природой, выхода за границы индивидуального и ощущение себя частью неразрушимого и неуничтожимого природного цикла смерти и возрождения.

Мы можем только догадываться, в какой мере эти идеи использовались Клеопатрой и Антонием сознательно, но совершенно очевидно, что эта тема занимала почётное место в их «рекламных шоу». Афиней сообщает, что Антоний принимал гостей в искусственно сделанной пещере, с пологом, увитым плющом, по стенам висели тамбурины, козлиные шкуры и другие принадлежности вакхических празднеств. После победы в Армении над царём Артабазом в 34 году до н. э. он привёз пленного царя в Александрию. Возвращение отмечалось пышной церемонией. Октавий умышленно интерпретирует въезд в Александрию как якобы римский триумф, чтобы обвинить Антония, что «почётный и торжественный ритуал его родины» он справлял в чужом городе. В действительности ничего подобного не было. Веллий Патеркул подробнейшим образом описывает церемонию. «Он приказал величать себя новым Либер Патером [одно из латинских наименований Диониса]. Украшенный листьями плюща и с золотой короной на голове», он въехал в город «на повозке, подобно Вакху». Это не был римский триумф, это было дионисийское шествие с присущими ему атрибутами. Александрийцам оно должно было напоминать празднества Птолемеи. Как сам бог Дионис, Антоний прибыл с Востока и был торжественно встречен Клеопатрой-Изидой-Афродитой, его божественной сестрой-женой.

В конце жизни бог предупредил Антония, что он его покидает. Плутарх описывает ночь накануне поражения и смерти Антония. Армия Октавия стала лагерем под стенами Александрии. Как рассказывают, внутри дворца рыдали рабы Антония, потому что он сказал им, что «неизвестно, будут ли они потчевать его завтра или станут прислуживать новым господам, между тем как он ляжет трупом и обратится в ничто». В ту же судьбоносную ночь около «полуночи... среди унылой тишины, в которую погрузили Александрию страх и напряжённое ожидание грядущего, внезапно раздались стройные, согласные звуки всевозможных инструментов, ликующие крики толпы и громкий топот буйных сатировских прыжков, словно двигалось шумное шествие в честь Диониса».

Звуки достигли внешних ворот с той стороны, где находился неприятель. «Люди, пытавшиеся толковать удивительное знамение, высказывали догадку, что это покидал Антония тот бог, которому он в течение жизни подражал и старался уподобиться с особенным рвением».

Боги покинули свои алтари и храмы в Трое накануне её падения. Афины и Иерусалим также были покинуты в трудных условиях. Императору Домициану незадолго до его убийства явилась в видении Минерва, которая сообщила, что больше не покровительствует ему. Античные боги хорошо известны своим крысиным поведением в минуты серьёзной опасности. История о том, что Антоний был оставлен своим альтер эго, богом Дионисом, покровителем династии Птолемидов, могла быть придумана как недругами (например, Октавием, который любил похваляться, что боги и фатум всегда на его стороне), так и друзьями Антония, оплакивающими поражение и вспоминающими великие дни, когда Афродита встретилась с Дионисом «ради блага Азии». Кто бы первым ни выдумал эту историю, она показывает, что имя Диониса действительно связывалось в умах с именем Антония и с имперскими притязаниями, которые он разделял с Клеопатрой.

Дионисийские элементы легко заметить и в искажённом зеркале октавиановской пропаганды. Римские писатели были глубоко убеждены в том, что они оба, Клеопатра и Антоний, были заядлыми пьяницами. Когда Октавий победил Клеопатру в битве при Акции, то, по словам Горация,

Слух о пьянстве был настолько упорным и часто повторяемым, что Антоний был вынужден ответить на него памфлетом «De sua ebrietate» («О его пьянстве»). Обвинения эти могли возникнуть в результате сознательного искажения смысла культовых ритуалов. Антоний и Клеопатра собрали вокруг себя компанию друзей. «Составился своего рода союз, который они называли «Союзом неподражаемых», и что ни день, они задавали друг другу пиры, проматывая совершенно баснословные деньги». Современные учёные предполагают, что эта «компания друзей» могла быть в действительности союзом посвящённых в обряды дионисийского культа, а так называемые пиры были сакральными церемониями. Клеопатра носила аметистовое кольцо с выгравированной на нём богиней в состоянии экстаза. Аметист — камень трезвости, и подобное кольцо на руке символизировало трезвость. Этот изящный парадокс восходит к мистическому понятию «sobria ebrietas» («трезвое опьянение»), то есть экстатическому трансцендентному состоянию, с помощью которого вакханты достигают мудрости и умиротворения. Поэтому в ритуалах дионисийского культа вино использовалось как в физическом, так и в метафорическом смысле для облегчения растворения сознания в неистовом религиозном экстазе. В легендах о знаменитом пире Клеопатры легко прослеживаются отголоски сакральной подоплёки ритуалов вакханалий.