— И дом бы вам надо бы справный! У меня теща как раз продает!

«Реки ради, скажи, что в кошельке одни медяки, пожалуйста!» — потребовала я.

Водя на меня поглядел с хитринкою, и уже собирался было сказать что-то другое, да я опередила:

— Дом не можем, у маменьки жить будем, — и вздохнула скорбно.

— У грымзы ентой, что тебя, сиротинушку, завсегда обижала? — вопросил кто-то.

Кажется, перестаралась я с вызыванием жалости к судьбе несчастной угнетаемой мачехой сиротки. Но и Воде все это надоело, и произнес он:

— Так, а где ж тут работнички мои?

Из толпы мгновенно явились два русала. Русалы стояли гордо и ровно, но смех сдерживали с трудом — еще бы, тут и русалки все были, где ж еще видано, чтобы грозный владыка речной такое то да стерпел молча. Так что всем было весело, ну кроме Води.

— Все это вот взять и во двор к моей невесте, — взгляд на меня, — свезти.

— Так точно, пове… — нрачал было один русал.

— Ясно, хозяин, — быстро перебил его второй.

И на этом отправились мы с Водей к костру да молодежи танцующей, а вслед нам раздалось осторожное:

— А в кошеле-то что? Небось золото…

— Нельзя, ох нельзя такой паре красивой да со злой мачехой жить, — постановил кто-то.

— Купец, да мы тебе всем Выборгом такой дом справим! Всем домам дом!

— Спасибо, — еще вежливо, но уже раздраженно сказал водяной, — у меня уже есть… петух.

— Так не в курятнике же жить будешь! — крикнул еще кто-то нам вслед.

И Водя хотел было ответить, развернулся даже, но я ему ловко в рот петушка наполовину съеденного сунула, под руку взяла и к костру повела.

— Хватит с меня покупок на сегодня, — сказала устало.- Я за всю свою жизнь столько не покупала.

— Надо же, — Водя остатки петушка изо рта вытащил, на свет карамель алую проглядел, — ну, хоть чем-то порадовал, и то хорошо. А пива хочешь?

— Медовухи, — взглянула на него просительно. — Медовухи очень хочу, я ее последний раз перед тем, как ловить графа Гыркулу пила. Славные времена были.

— И будут, Веся, — очень серьезно ответил мне водяной. — И будут еще славнее, поверь мне.

Я поверила.

И схватив водяного за руку, уволокла к парням да девушкам, что уж водили хороводы вокруг костра разгорающегося, да пели песни веселые, увлекая во что-то светлое, полное надежд, яркое как сама молодость.

И все смешалось, замельтешило сарафанами яркими, рубахами вышитыми, улыбками счастливыми, смехом радостным, да хмелем некрепким. Уж сколько танцевала и не помню я, Водя давно отошел в сторону, да на меня смотрел с улыбкой нежности полной, а я плясала, опосля пива мятного, что сам же водяной мне и принес, да не думала ни о чем. Это я умела — ни о чем не думать. В юности порой сбегая с Тиромиром из школы Славастены, я точно знала, что по возвращению ждет меня кара неминуемая, да только когда ж меня такое останавливало? Не остановило и сейчас. От жизни порой нужно брать что-то здесь и сейчас, не думая про потом и недовольство тех, кто это недовольство непременно проявит… Но каждый раз, мельком видя костер, мне казалось, что кто-то мрачно смотрит на меня из него. Странное ощущение.

— А для меня попляшешь? — крупного сложения парень возник передо мной, закрывая отошедшего Водю.

Да сказать более не успел ничего — обступили его парни плечистые не самой безобидной наружности, да смекнув, что дело нечисто, увалень деревенский отступил быстро. А я тряхнула косой полурасплетенной, да закружилась в центре хоровода, руки раскинув.

Наступила хмельная ночь, прогоняя веселый вечер. Расходились парочки влюбленные, стоял уж близ меня Водя, обнимал одной рукой за талию обережно, но пела свирель, и продолжала изгибаться в танце я — захмелевшая, раскрасневшаяся, почти обо всем забывшая, едва протянула Воде пустую кружку деревянную. Хорошо так на душе было. Неправильно немного, но хорошо. Уходила печаль-тоска, отпускала горечь горькая, вот только обида… обида осталась несмотря ни на что. А от нее тоже хотелось избавиться.

— Ну, кто первый через костер? — крикнул кто-то из парубков.

Первыми всегда прыгали те, кто в любви признался, да готов по осени и свадьбу сыграть. Порой признавались прямо на ярмарке, да прыгали через костер вместе, всему городищу, всем людям вызов бросая, словно говоря — я за любимым-любимой и в огонь и в воду без сомнений последую. Удивительное таинство отчаянной молодости, что готова рисковать да очертя голову ради любви и преграду огненную миновать.

Отошли мы с Водей от кострища, что почти догорело уже, от того и прыгать можно было, не боясь сгореть, да обняв меня со спины, согревая, водяной спросил:

— Как думаешь, кто первый будет?

Огляделась с интересом, чувства да эмоции считывая, я же ведьма, я такое могу. Увидала парня, он в стороне стоял — плечистый, мрачный, вихры солнцем вызолоченные, а кожа смуглая и глаза темные, вот только пылал он болью, да печалью неутолимой. И тогда на одежду обратила я внимание — рубаха поношенная, руки мозолистые, взгляд усталый, да обращен он на девушку, что весь вечер рядом с другим стояла. А тот и ростом пониже, и живота окружность поболее плеч была, зато рубаха новая, на пальце перстень золотой, на поясе кошель, напоказ выставленный. И любви в нем не было, так только желание одно, что похотью в народе зовется, но видать для девушки той кошель был весомее чувств. И потому, когда потянул ее толстопузый к костру, пошла не оглядываясь.

— Ой, я на такое смотреть не могу, — отвернулась тут же.

— Это на какое? — лениво спросил Водя, задумчиво накручивая на палец прядь моих волос.

— Да вот тот ее любит любовью сильной, вот только не повезло ему, в семье богатой не родился, от того трудится от зари до зари, а возлюбленной его только золото подавай. Вот и идет за тем, у кого кошель на пузе.

— Под пузом, — хмыкнул водяной.

— Согласна, под пузом. И ведь не любит он ее, ни капельки не любит.

— Да ей этого и не надь видимо.

— Видимо, — я все же вновь на плечистого парубка взглянула, — только жалко так его, он ведь по-настоящему любит.

Ничего на это не сказал водяной, вот только когда побежали богач да девушка к костру, богатей вдруг на ровном месте подскользнулся и мордой в грязь упал. Хотя грязи там до момента этого совершенно не было. И грянул смех на поляне, веселился хмельной народ от души, а для чей-то души это как знак выше стало. И рванулся парень плечистый, помчался как ветер, как олень молодой по весне, подхватил свою ненаглядную на руки, да вместе с ней, почти не останавливаясь и прыгнул через костер.

Ахнули все!

А он перепрыгнул, любимую удержав. Взял и перепрыгнул, хотя где ж это видано, чтобы через такой костер да с ношею, но он сумел. И полыхнула тут злость да ненависть, оглянулась я — отец, на ту девушку так похожий, стоял мрачнее тучи, а девушка… Девушка никого не видела больше — сбросила она груз обещания что дала под давлением, про весь мир забыла, и теперь смотрела только на любимого своего… и мира больше без него не видела.

— Она любит его, — прошептала я Воде.

Обернулась, взглянула в глаза веселые и добавила:

— Спасибо.

— Да мелочи, — улыбнулся он, — сама знаешь тут болота под низом, мне ничего не стоило призвать немного воды.

Ничего не стоило, но не просто воду же призвал — жизни спас, целых две жизни, целый мир для них двоих, просто взял и спас.

А через костер уже прыгали и пары, и парни, и девушки.

Разбегались быстро-быстро, да прыгали! Кто резко да решительно, кто глаза от страха зажмурив, а кто и завизжав так, что хоть уши закрывай. Но не закрывал никто — самое веселье началось. Вновь запели да заплясали хороводы, девушка какая-то увлекла меня в хмельной пляс, а опосля, и не заметила я, что оказывается стою, очереди своей дожидаюсь, да прыгнуть через костер собираюсь. Оглянулась на Водю, тот стоял, что-то с русалом одним парубком пригожим прикинувшимся, обсуждал серьезно, но я не обижалась — Водя он водяной, ему через костер прыгать не пристало, да и затушит костер же неглядя, рефлексы они у нас работают порой независимо от желания. А вот я прыгнуть могла. Желание загадать самое шальное, из всех возможных, разбежаться, да прыгнуть прямо через жар полыхающего пламени.