— Но так вышло. Сейчас у него другая семья и мы видимся пару раз в год. Но всё хорошо. Он не жалуется, у мамы всё отлично, а я встретила тебя. Так что может так нужно было? Я не знаю. Вскоре после ухода я познакомилась с парнем в садике. Никита. Он был из выпускной группы. Ему 8 лет, мне 5. Мы общались, дружили, гуляли вместе. Хотя он был из не самой благополучной семьи, как мне говорила мама, но мне было всё равно. Он мне нравился. Наверное. Потом мы начали даже встречаться. Опять же, наверное. Насколько можно говорить об этом в отношениях детей. Прогулки за ручку, невинные поцелуйчики в щёчку. Всё как у всех. Он был очень милым. С дня нашего знакомства он всегда был добрым и внимательным ко мне.

— Он… — сказал я, так как Маша сделала долгую паузу.

— Нет, он не умер. Насколько я знаю. На своё 14-тилетие он пригласил меня в гости. Там было ещё несколько парней. Его друзья. Всё было вроде бы хорошо, болтали, шутили, играли на приставке. Но в один момент Никита позвал всех в свою комнату, чтобы показать, что ему подарили родители. Он взял меня за руку и повёл за собой. Его друзья шли за нами. Как только мы с Никитой вошли в комнату, его друзья закрыли дверь. Я попыталась открыть, но у меня ничего не выходило. Они держали её.

— Маш, я с тобой. Ты можешь этого не говорить.

— Вань, неужели ты не понимаешь? В раскрытии души и есть любовь. А это я не рассказывала никому. Даже маме. Они заперли меня. А Никита подошёл ко мне, и прижав к этой двери поцеловал в губы. Затем он начал касаться меня. Везде. Я попыталась вырваться, но он взял меня за руки и кинул на диван. Он что-то говорил о том, что любит меня, а я люблю его. И что так делают все, кто любит. Он… Он начал раздевать меня. Я начала кричать, но он заткнул мой рот одной рукой. Коленом он придавил мне живот, а другой рукой снимал юбку. И трусики.

— Нет! — крикнул я и ударил кулаком по столу. — Животное! Мразь! Я… Я… Боже, Маш, что ты пережила? Моя дорогая!

— Ваня! — вскрикнула Маша и кинулась мне в объятия. — Мне было так страшно. Так страшно. Он уже снял свои штаны и надрачивал свой член, чтобы изнасиловать меня. В этот момент я укусила его руку и вскочила с кровати. Взяв с письменного стола канцелярский нож, я стала угрожать Никите. И кричала. И плакала. Так громко, что эти дибилы испугались соседей и открыли дверь. Дали мне одеться. Я уже не могла переодеваться где-то закрывшись, так что пришлось переодеваться при них. Со слезами, вся в истерике я выбежала из дома. Я боялась рассказывать маме. Боялась, что станет меньше меня любить.

— Но Маш, это ведь не так.

— Я знаю. Но мне было 11 лет. И я не рассказала. Некоторые дружки Никиты учились в одной школе со мной, так что мне пришлось переводиться. Даже специально поругалась с классной, чтобы у мамы был повод перевести меня в другую школу. Разумеется, что после этого я и на пушечный выстрел не подпускала парней к себе. Шестой, седьмой, восьмой класс. Подружки начинали уже встречаться и хвастаться тем, как у них всё хорошо. Мне же было всё равно. Я считала всех парней козлами, которые хотят изнасиловать меня. Так я считала 3,5 года.

— А что изменило твой взгляд?

— Глупенький ты мой, я ведь встретила тебя!

— Ох, никогда бы не подумал, что способен изменить какое-то мнение о целой группе людей. А почему?

— Ну, все эти 3,5 года меня вокруг меня весьма часто крутились парни. Помогали с уроками, надеясь, что таким образом они мне понравятся. Звали на свидания. Угощали сладким, мороженым. Делали комплименты. Опять же, всё как у людей.

— А чем же я тебе приглянулся?

— А всё просто. Приглянулся ты мне тем, что бесил меня. Знаешь, за всё время я ни разу не видела такого хамского отношения к себе. Имя своё называть не хочешь, на диалог не идёшь, грубишь, всем своим видом даёшь понять, что я тебя бешу.

— И что, в этом был весь секрет? Быть с тобой грубым? Не верю.

— И правильно делаешь. Я ведь рассказывала тебе, что в твоих поступках увидела настоящее желание помочь. Доброту. Этим ты меня и зацепил. Если все были вежливы со мной, но при этом гнилыми внутри, то ты оказался полной противоположностью. Ты делал вид, что ты весь из себя бессердечный и чёрствый, но на деле показывал, что ты очень хороший. Не парень, а в первую очередь человек. Вот и всё.

— То есть если бы я был вежлив с тобой, то ты не кинулась тыкать в меня пальцем у выхода поликлиники?

— Скорее всего да. Но ты не был бы вежлив со мной. Потому что… Ну и как ты понял, сейчас мы должны плавно перейти к твоей истории.

— Да Маш. И мне жаль, что тебе пришлось перейти всё это.

— Да, мне тоже жаль. Раньше у меня были панические атаки из-за этого случая, но с тобой они закончились. А значит ты — тот самый. Мой.

— Конечно твой. И ничей больше. Только твой. Навеки, — сказал я и поцеловал Машу.

— Теперь твоя очередь рассказывать слёзо-выжимательную историю, — сказала Маша, смахивая слёзы со своего лица.

— Да, теперь моя очередь. Даже не знаю с чего начать.

— С переломного момента?

— Да, может быть. В общем-то я хорошо учился. После начальной школы пошёл в математический класс. Но душа всегда лежала к биологии. Поэтому после трёх лет обучения профильной математике, перевёлся в биологический класс. Но и там душой не задержался. Лет в пятнадцать, как тебе сейчас, я стал задумываться о смысле жизни. Кто мы? Зачем мы живём? Ответов я не находил. Мне казалось, что жизнь бессмысленна, а если смысла в жизни нет, то зачем и жить? И тогда я загорелся идеей. Идеей смерти. Нет, я не про самоубийство. Я не хотел убивать себя, я хотел, чтобы меня убили. Поэтому тогда я стал задумываться о карьере военного. Чтобы меня послали куда-нибудь в горячую точку и там убили. Смерть храбрых, все дела. Несколько бессонных ночей, мокрая от слёз подушка. Да, я хотел умереть. Но недолго. Где-то полгода. Потом меня по башке ударило другими мыслями. Дело было на 9 мая. Мы с родителями пошли на кладбище, почтить память наших родственников, которые погибли на войне. И знаешь, что я тогда понял? Что они — герои. Герои, но о которых мы вспоминаем только в их день рождения и смерти, а также 9 мая. Всё. А память — это всё, что останется после нас. Так что же остаётся, умереть, чтобы тебя вспоминали лишь два раза в год самые близкие родственники? И то, вспоминать будут лишь несколько следующих поколений. Через сто лет после смерти, тебя даже родственники по прямой линии забудут. И ты навсегда окажешься стёртым из истории человечества. Что ты был, что тебя не было.

— Прямо как в мультике «Тайна Коко», — тихо сказала Маша.

— Да, прямо как там. Человек умирает тогда, когда о нём забывают. Но до этой мысли я дошёл не только раньше, но даже и сам. Хотя позже и встречал эту идею у философов давно минувших дней. Короче говоря, в тот момент я понял, чего хочу. Бессмертия. Конечно не физиологического, а духовного. Сделать так, чтобы меня никогда не забыли. На миг вернулась идея с благородной смертью. Умрёшь героем в горячей точке, в родном городе переименуют улицу в твою честь и всё, миссия жизни выполнена. Но, однако я довольно быстро отогнал этот план на жизнь, ведь улицу могут потом спокойно переименовать обратно. А это меня не устраивало. Где-то неделя тяжёлых дум. Как мне стать известным? Как обрести славу? Как стать бессмертным? И тогда я нашёл ответ: политика. В политике бессмертие не всегда зависит от обстоятельств и от твоих личных качеств. Даже если ты был никчёмным премьер-министром, тебя будут помнить вечно, ведь ты был вторым лицом государства. И вот, летом после 9 класса я ударился в политику и философию. Знаешь, что самое забавное?

— Эм, нет, — робко сказала Маша.

— Я не думал о том, каким политиком стать. То есть авторитарным или либеральным. Мне было всё равно. Но вот я захожу в книжный магазин и беру книги, которые самим названием говорят о том, что они про политику.

— Что за книги?

— «Государь» Макиавелли, «Государство» Платона и «Политика» Аристотеля. И начал я с Макиавелли. Ну а дальше понеслась. Если вкратце и понятно, то Макиавелли проповедовал жёсткий и беспринципный метод ведения власти. Даже не ведения, а сохранения. Именно ему приписывают фразу «Цель оправдывает средства». И я уверовал в это. Затем и Аристотель подоспел со своей критикой демократии. И я, как и он, начал верить и ждать аристократии. Грубо говоря это как демократия, только голосуют не все, а только избранные члены общества. Элита. Научная, творческая, военная и так далее. Это власть не плебеев, а патрициев, власть достойных.