Теперь от беременной женщины исходил запах мочи, и она заплакала. Охранники проигнорировали ее и снова начали считать. Наконец, когда жар солнца и долгое ожидание заставили меня задуматься, не упадет ли она в обморок, они начали звать нас вперед. Мои попутчики один за другим исчезли в здании. Прошло еще полчаса. Мне самому был очень нужен туалет, но нас вели в алфавитном порядке. Когда мне позвонили, нас осталось трое.
«Варшки».
Я закинул цепи вперед. «Варшавски, а не Варшки».
Я должен был промолчать - речь была их лицензией на убийство. Они отправили меня ждать, взяли «Уайт» и «Сарсуэлу», а я сжал бедра, как мог, для цепей. И наконец позвонили снова. На этот раз не «Варшки», а «Варшицкий».
У двери меня отперли, снова распечатали, отправили под двойным сопровождением во внутреннюю комнату, где я снова снял всю одежду, присел на корточки, кашлянул, попытался избавиться от ожога стыда от моего разоблачения и капель мочи. Я не мог не отпустить. Охранник рявкнул меня в душ, где волосы и беловатый налет мыла покрывали пол и бока. Мне выдали чистую форму IDOC, брюки были слишком короткими на моих длинных ногах и слишком туго сидели в промежности, рубашка была достаточно большой для меня троих. По крайней мере, он прикрывал мою талию, чтобы я могла оставить брюки расстегнутыми.
С этой дальней стороны ворот мои кандалы наконец сняли. Охранник провел меня через серию запертых коридоров в тюремное крыло. В пять я присоединился к очереди в столовую и заказал специальное блюдо на Четвертое июля: жареный цыпленок, переваренные зеленые бобы, кукуруза в початках и приготовленные дольки яблока на чем-то похожем на картон. Резать пластиковой посудой, которую нам выдали, было слишком сложно, поэтому большинство женщин брали ее и ели вручную.
Я ел кукурузу, когда что-то почувствовал на ноге. Я посмотрел вниз и увидел, как таракан пробирается к моей еде. Я с отвращением отшлепал ее, потом увидел, что пол и стол покрыты ими. Я попытался встать, но тут же подошел охранник и снова ударил меня. Хотя я не ел с того обеда, который Моррелл купил мне вчера в Пльзене, я не мог смотреть в лицо еде. Я продолжал смахивать тараканов, реальных и воображаемых, с моих ног и рук, пока охранники не захотели проводить нас обратно в наши камеры.
В девять я был заперт в комнате размером восемь на двенадцать с другой женщиной, чернокожей, достаточно молодой, чтобы быть моей дочерью, которая сказала мне, что ее арестовали за хранение крэка. Нам дали двухъярусные кровати, металлические рамы, прикрученные глубоко к стене, с тонким матрасом, нейлоновой простыней и одеялом на каждой. Унитаз и раковина, сделанные из цельного куска нержавеющей стали, были зарыты в бетонный пол. В тюрьме нет уединения - мне пришлось бы научиться выполнять интимные функции на открытом воздухе.
Как и в душе, раковина была забита волосами и плесенью. Я не знала, как достать мыло или очищающие средства, чтобы было приятно чистить зубы, но и зубной щетки у меня не было.
Мой сокамерник был зол, нервничал и сильно курил, от чего у меня разболелась голова. Если бы мне пришлось жить с этим больше дня, я бы попросил ее остановиться, но это была просьба, которая могла перерасти в драку здесь, и я не хотел драться с другими заключенными. Несомненно, моя ссора была не с ними.
Я был измотан, у меня болел живот, болели плечи, но я не мог спать. Меня пугало то, что меня заперли в комнате, подчиняясь прихотям мужчин или женщин в униформе. Всю ночь я лежал неподвижно на узком матрасе, а молитвы и крики неслись по коридору. Я силен и опытный уличный боец, но страдания и безумие вокруг меня продолжали накатывать истерию мафии. Как телефонные столбы, проносящиеся мимо поезда, проносящиеся вниз, отклоняющиеся в сторону, когда вы были уверены, что они ударят вас. Время от времени я засыпал, но тогда хлопала дверь камеры, женщина кричала или кричала, моя соседка бормотала во сне, и я снова просыпался рывком. Я был почти счастлив, когда к пяти пришел офицер исправительных учреждений, чтобы разбудить всех нас к завтраку и первому за день подсчету голов.
35 Маленькая игра на маленькой площадке
Весь день в воскресенье я пытался подписаться на телефонные привилегии, но не смог получить время до полудня понедельника. Весь день воскресенья я бесполезно бормотал о своем заточении. Я был в ярости от того, что меня заперли, как и многие люди вокруг меня. Уровень гнева был настолько высок, что здание могло взорваться в любой момент. Куда бы мы ни пошли, охранники наблюдали за нами за стеклом двойной толщины или за телевизионными мониторами, отслеживая ярость и драки до того, как коридоры загорелись.
Самыми спокойными женщинами были те, кто несколько месяцев находился в тюремном крыле в ожидании суда. Это были люди, которым либо было отказано в залоге, либо, что чаще всего, у них не было тысячи или полутора тысяч долларов для внесения залога. Для полдюжины женщин это был второй День независимости, проведенный в тюрьме. Они привыкли к рутине и более или менее спокойно с ней справлялись, хотя беспокоились о своих детях, возлюбленных, больных родителях, о том, будет ли им еще жить, если они избавятся от ответственности, которая их принесла. здесь в первую очередь.
Тюрьма - это место, где кто-то ждет суда. Тюрьма - это место, куда вы отправитесь, если вы были осуждены и приговорены. Coolis стал отличным экспериментом по объединению этих двух мест из соображений экономии. И хотя тюрьма технически была отделена от тюрьмы, одним из способов экономии Carnifice было совмещение как можно большего числа функций. Мы, тюремщики, ели с заключенными и отдыхали в одной общей комнате.
В воскресенье днем охранник отвел меня туда на час отдыха. Это было многоцелевое помещение с зоной для упражнений, отделенной от развлекательного блока просто разницей в уровне пола: зеленый линолеум для общей комнаты, голый бетон для упражнений. Развлекательная часть включала в себя телевизор, прикрепленный к стене, и длинный стол для раздачи карт, шашек и некоторых головоломок. Горстка женщин смотрела какое-то глупое игровое шоу на максимальной громкости, в то время как три других выкрикивали грубые оскорбления друг другу из-за игры сердец.
