– Но ведь есть же у нас сейчас свободное железо… – неуверенно выговариваю я. – Производство теперь сократилось.

Семён Николаевич по-прежнему смотрит на меня, и я пытаюсь понять, что читается в его взгляде. Взаимно молчим.

– Сократилось, – с усмешкой соглашается начальник участка. – Только когда я буду брать всё нужное со склада, как я это буду объяснять? Скажу – для халтуры Рябинина?

Понимаю, что необходимо принять решение. Ясно, что придётся воровать, но ведь если посмотреть на возникшую ситуацию беспристрастно, то сейчас, требуя от всех нас работать практически бесплатно, администрация КБ тоже ворует наш труд!

– Ладно, я подумаю, как можно организовать железо, – всё-таки решает Семён Николаевич и, видимо, поняв, что я в таких вопросах абсолютно неопытный человек, наказывает: – А ты подумай, как и когда будешь платить.

– Понял, – соглашаюсь, давя в себе облегчённый вздох. – Только мне нужно знать, сколько вся эта работа будет стоить.

– Ну это я посчитаю, – обещает он.

Из цеха сразу иду в кабинет к Михаилу и рассказываю про свои переговоры.

– Посмотрим, чего он там насчитает, – бурчит он, когда мой рассказ заканчивается. – Давай, как в цеху определятся, поторгуйся с ними, и тогда уже будем решать, где брать деньги, иначе нам не сделать эту чёртову лестницу.

Слушаю Мишу и думаю, что он, конечно, всё разложил неплохо, но сама перспектива разговоров про деньги у меня всегда вызывала отрыжку. Наверно, я действительно очень советский человек, поскольку привычка, когда за меня решают, въелась в мой характер. Собственно, это не удивительно, ведь при советской власти страна представляла собой подобие большого пионерского лагеря, где глобальные условия жизни каждого члена общества были расписаны буквально по шагам. На самостоятельные решения человеку оставались лишь частности. Нарушение распорядка в большом «пионерском лагере» каралось наказаниями в широком спектре – от всеобщего непонимания и отчуждения до неких воздействий сугубо принудительного характера. Причём не имеются в виду какие-либо нарушения законодательства. Речь идёт о поступках, с одной стороны, закон не нарушающих, но с другой – идущих вразрез с существующими тогда идеологическими постулатами. Воспитанный родителями по-советски, я спокойно принял правила игры того времени и вписался в те реалии, по сути, законсервировав в себе любые порывы к свободе мышления. Сейчас же, в новых условиях, когда прежние ограничения рухнули, наступившая свобода меня не опьянила, как тех, кто с удовольствием пустился во все тяжкие, о чём во время наших первых посиделок в кафе говорил Сан Саныч, но заставила почувствовать себя беззащитным перед лицом всеобщей вакханалии. Может, стоит вспомнить принцип: «с волками жить – по волчьи выть»? Если так, то надо в любой ситуации искать возможность выжимать всё из создавшегося положения вещей. Это значит уметь использовать доступные средства для достижения своих целей, не обращая внимания на пока ещё существующие условности. Вопрос только, к чему это приведёт? Помня ещё одну беседу с Бригадиром за столиком в кафе, могу предположить, что таким образом я воспитаю в себе тягу к неким запретным прежде действиям с целью получения таких же запретных плодов. Но ведь так называемые запретные действия могут быть такими, которые без нарушения законодательства обеспечат получение чего-то вполне законного. Например, как это было с нашим вторжением в мою бывшую квартиру, принадлежащую мне на законных основаниях. Кстати, моя бывшая жена наконец её освободила, о чём мне сразу же сообщил Сан Саныч. Слава богу, что эта эпопея закончилась.

Я очень сильно скучаю по Кате. Пару раз в субботу подходил к школе и ждал, когда она выйдет, но так и не встретил. Боюсь, её перевели в другую, которая ближе к дому Люсиных родителей.

Не знаю, какой я отец, но мне всегда казалось, что дочка в моей жизни занимает главное место. Я постоянно старался помогать ей в решении её детских проблем, иногда придумывал какие-то совместные занятия или темы для прогулок в городе. Она всегда с радостью принимала моё общество и, наверно, даже к нему привыкла. Когда мы засиживались вечером допоздна за каким-нибудь занятием и жена прикрикивала на нас, чтобы отправить её спать, Катя уходила к себе с явным неудовольствием. Думаю, что с бабушкой и дедушкой, насколько я их узнал за годы совместной жизни с Люсей, ей сейчас просто скучно, ведь мои теперь уже бывшие тёща и тесть дома никогда не демонстрировали интереса ни к чему, кроме телевизора.

Сегодня суббота, и я приехал к дому своих бывших родственников. Походил по району вокруг, всё осмотрел и нашёл единственную школу. И вот стою у школьной ограды, жду, когда закончатся уроки, чтобы, может быть, встретить Катю. Много детей выходят из школьных дверей и идут мимо меня. От постоянного поиска среди них дочки даже глаза устали. Вон она! Ну конечно, это она!

– Катюша! – окликаю я.

Она оборачивается, и лицо её на глазах светлеет.

– Папка! – и бежит ко мне, расталкивая других детей.

– Ну здравствуй, моя дорогая! – и целую её.

– Папка… Как давно я тебя не видела! – грустно произносит Катя и обнимает меня.

От такого проявления любви я весь в счастье. Просто млею…

– Ну как ты? – интересуюсь осторожно.

– Ничего… – вздыхает она и вдруг звучит вопрос: – Папа, а почему вы с мамой развелись?

Такой поворот меня обескураживает. Что я могу ей ответить? Сможет ли ребёнок понять причину, приведшую к тому, что папа и мама вдруг в одночасье стали друг другу чужими?

– Понимаешь, Катюша, мы с мамой очень сильно поссорились… – начинаю я каким-то фальшивым тоном, но дочь меня прерывает:

– Пап, ты обиделся, что мама тебя назвала неудачником?

Значит, она запомнила!.. Но как интересно поставлен вопрос… Судя по тому, как он прозвучал, ребёнку сказали, что папа сам ушёл из семьи, и теперь Катя, возможно, винит себя, что передала не красящий меня разговор мамы с подругой, считая, что стала причиной ссоры родителей.

– Что тебе здесь надо, Павел? – прерывает мои мысли жёсткий окрик знакомого голоса.

Оборачиваюсь и вижу свою бывшую тёщу.

– Здравствуйте, Галина Владимировна, – здороваюсь почтительно, но натыкаюсь на гневный и презрительный взгляд.

– Я спрашиваю, зачем ты сюда пришёл?

– Хотел вот с Катей поговорить… – неуверенно выговариваю я, ещё надеясь на хоть какой-то разговор.

– Нечего тебе с ней разговаривать! – рубит бывшая родственница. – Не нужен ей такой отец! Она заслуживает лучшего, чем то, что ты можешь ей дать. Мало того, что семью развалил, так ещё и жену с дочкой практически ограбил, жильё у них отнял.

– Но у Люси же теперь есть двухкомнатная квартира.

– Ага, двухкомнатный клоповник подсунул и доволен! – она явно сознательно себя распаляет. Неужели всё это говорится специально для Кати? Если так, то всё сходится. Похоже, всё-таки мама с бабушкой объединились, чтобы создать у дочки отрицательный образ отца?

– Вообще-то наша квартира принадлежала ещё моим родителям, – сухо вношу я ясность, – а мне тоже надо где-то жить. Вот я её и разделил.

– Пойдём, Катенька, – тянет внучку за руку Галина Владимировна, при этом та съеживается и опускает голову. – Нечего тебе с ним разговаривать! А ты, – она поворачивается ко мне, – если ещё здесь покажешься, скажу Люсеньке, и она найдёт на тебя управу. У неё есть кому пожаловаться.

Под властной рукой, опустившейся на её плечо, Катя будто сжимается. Они уходят, а я продолжаю стоять у школьной ограды. Вот, кажется, и кончилось моё отцовство. Эти две бабы отняли у меня самое дорогое.

В понедельник на работе поделился с Михаилом своим неудачным свиданием с дочкой. Не хотелось мне с ним обсуждать свою драму по телефону. Посидели, покурили, вместе повздыхали…

– Что я тебе могу сказать, Павлуха, – друг с жалостью смотрит на меня. – К сожалению, в нынешней жизни востребованы успешные родственники, – он делает очередную затяжку. – Но ты не опускай рук! Уверен, наша с тобой успешность ещё впереди.