Бегали и визжали малыши: кто с воздушным гелиевым шариком, кто с карамельным петушком на палочке, кто с собачкой на поводке. Дородные и большей частью молодые няньки окликали их по именам, грызли семечки и сплетничали между собой, обсуждая хозяев, жирную столичную жизнь да проходящих мимо кавалеров.

Громко рекламируя свой товар, тащились разносчики, кто нес на голове стеклянные кувшины с ядовито-красным морсом, кто тягал квасной бочонок на колесах, кто – лоток с горками моченых яблок и груш. Сладкой ванилью тянуло от «пышечных» – пышки пеклись прямо под открытым небом, румяные, аппетитные, с изюмом, посыпанные сахарной пудрой. Торговцы только и успевали подбегать к «пышечным» с быстро пустеющими лотками, набирали по счету и снова скорым шагом обходили набережную, крича во все горло: «Пышки горячие, пышки!».

Лиля не удержалась, поманила одного, купила пышку и съела, глядя на клоуна, который изображал оркестр. Клоун имел на спине турецкий барабан и бил в него прикрепленной к правой руке колотушкой, при этом успевая с помощью троса, идущего от ноги, греметь медными тарелками. Дети были в восторге, тянули к нему нянек за подолы юбок.

Хорошо!

Возле Лили остановился «летучий букинист».

– Не хотите ли книжку для чтения?

Лиля посмотрела на лоток. Обычный бульварный набор: любовные романы, сборники поэзии, самоучители иностранных языков, книжки, объясняющие пресловутый «половой вопрос», порнографические открытки, углом заложенные под юмористические журнальчики. Среди этого хлама она увидела сборник стихов Волошина и вынула из сумки кошелек.

– Это.

Когда торговец ушел, она бессознательно поцеловала купленную книжку и тут же испуганно стала вытирать ее платочком – смахивать сахарную пудру от съеденного пончика.

Макс…

Что впереди – Лиле сейчас не думалось. Совсем. Впрочем, от нее самой уже ровным счетом ничего не зависело.

Вячеслав, застегнутый под горло в темный домашний сюртук с выпущенным поверх белым отложным воротничком, сидел в гостиной и ожидал гостью. Вот он услышал, как она вошла, шурша в коридоре тяжелыми шелками. Вот она приблизилась к двери, и горничная распахнула ее створы настежь.

Гостья встала на пороге. Вячеслав содрогнулся.

Массивное тело привнесло с собой дурной запах. Огромное, тучное уродство скрывалось под старым черным платьем, похожим на мятый колокол. Казалось, женщина не подходила, а приближалась пунктирно – нарастая и разрастаясь перед глазами, и это пугало. Но страшнее была голова – несоразмерно большая, с желтыми косматыми волосьями, не желающими подчиняться гребенке и торчащими как змеи Медузы Горгоны. Волосья падали на лоб – блестящий, желтоватый и безбровый. Ее голубые жидкие глаза казались сейчас подслеповатыми.

Именно такой предстала пассажирка «Норд-Экспресса» поэту. Или всему виной его больное воображение? Как знать…

Женщина сделала несколько шажков к Вячеславу, останавливаясь на секунды – вглядываясь в него. Туловище ее быстро заняло собой полкомнаты: так показалось Иванову.

– Добрый день, чем обязан? – осведомился Вячеслав.

Но гостья продолжала подобострастно осматривать его, будто ощупывала руками болотной ведьмы. Вячеслав чувствовал, как напряглись все его мышцы.

– Вы хотели о чем-то поговорить?

– Да! – громыхнула женщина и молниеносно приблизилась еще на полметра, глаза ее при этом фантастическим образом стали похожи на два синих блюдца.

Вячеслав, завороженный, привстал, указывая на большое кресло напротив.

– Прошу вас.

Женщина тут же кинула себя в заскрипевшее кресло, продолжая впиваться в него своими темнеющими, теперь стекловидными, зрачками. Иванову почудилось, что в его дом явилось древнее изваяние половецкой степной бабы – но зачем, зачем?

– Итак…?

– Да, – удовлетворенно протянула гостья, – вы именно он, избранник…

Иванов невольно подался вперед, первое неприятное впечатление улеглось, он был заинтригован.

– Я только что прочла вашу последнюю статью… – почти буднично заговорила гостья, – Как волшебны ваши слова о символах. Вы очень чутки. Но я могу открыть вам больше. Я могу рассказать вам о скрытых символах иных миров, иных вселенных.

Дама вдруг молниеносно оказалась у ног Иванова, схватила его пальцы, сжала – утопила в своей пухлой руке. И – словно вобрала Вячеслава в себя ставшими вдруг бездонными глазищами. Иванов растворялся…

– К тем вселенным нет дороги, кроме как через тайные знаки… – зашелестел обволакивающий голос, – Они встают в сновидениях… они как грезы… Они – семена Сущего… Предвечного… в них замкнуты все силы света… они – гонцы… в них – благовестие…

– Кто вы, зачем? – выдавил из себя Иванов, и вдруг, совершенно неожиданно, не сдерживая себя, пожаловался, – Мне снилось, что она разверзла мне грудь… – Вячеслав истерично зарыдал.

Дама ничуть не смутилась, напротив – торжествующе подняла указательный палец, завилась, зашелестела.

– Посвящение! Вы прошли посвящение!

Вячеслава стало мутить.

– Признайтесь, – впивалась гостья, – Не бойтесь. Я проводник… Я соединяю миры, живые и мертвые…

– И… мертвые? – пролепетал, обмирая, Вячеслав.

Гостья кивнула. В голове Иванова все закачалось, засвистело и понеслось вихрем в какой-то безумный черный туннель с тонко горящей вдали звездой.

Почему нужно являться именно к полуночи? Лиля терялась в догадках. Это было довольно хлопотно – надо заранее условиться с извозчиком, чтобы ехать в такую даль. Но главное – что сказать матери?

Среда. Лиля собиралась на Башню.

Ради этого визита она прикупила новое платье – шить было некогда, а то, что имелось, не выдерживало критики. В чем следовало являться в такое место, Лиля понятия не имела. Но с большим трудом приобретенное в магазине коричневое платье казалось ей вполне приличным.

– Ты похожа в нем на гувернантку, – резюмировала мать, открыв дверь в ее комнату, когда Лиля облачилась и встала перед зеркалом.

Мать как будто умела просачиваться сквозь щели и замочные скважины в самую печень!

Лиля огорчилась. Но новое платье, даже невзрачное, все лучше старого…

– Сегодня вечером мне нужно уехать.

– Что это значит?

Лиля сжала губы и продолжила заниматься собой.

– Не смей делать такое лицо! Не смей так разговаривать с матерью!

– Но я молчу.

– Не смей так молчать! Я вижу тебя насквозь! Признайся, у тебя появился… мужчина?

Последнее слово мать словно выплюнула, вложив в него весь накопившийся за годы одиночества яд.

Лиля улыбнулась, как показалось матери – издевательски, покачала головой.

– Тогда что же?

– Мама. Я пишу стихи… и…

– Стихи! – голос матери зазвенел, – Да ты посмотри на себя!

Лиля стала срывать платье – пуговицы сопротивлялись.

– А что такого, мама? Разве я хуже? Меня хвалят… и даже очень – прочти!

Она схватила со стола письмо Волошина и сунула матери. Та с саркастической ухмылкой пробежалась глазами.

– Не будь такой доверчивой. Какой-то фигляр…

Нет, все, хватит!

– Мама. Мне нужно собраться. А теперь прости.

Лиля вытолкала ее и захлопнула дверь.

Постояла, слушая, как мать, шаркая и шумно причитая, уходит в свою комнату. И кинулась к сумке. В ней лежала купленная еще вчерашним днем в магазине «Бриллианты ТЭТ'а» коробочка. Лиля извлекла грошовое колье с фальшивыми «бриллиантами» в три рубля ценой и застегнула на шее. Колье искрилось, как настоящее, Лиле было неуютно в нем: украшений она не носила. Но так, по крайней мере, она уж точно не походила на прислугу.

Выехала раньше – как только сгустились сумерки. Извозчик не спеша вез ее по вечернему Петербургу. Пока выбирались из «керосинового» района, по тротуару все бегали фонарщики с лестницами и шестами на плечах, зажигали фонари тлеющим фитилем.

Вот остались позади «газовые» улицы. Вот стали приближаться к «электрическому» центру.