— Нет, — отвечает он глухо и честно, — это не мое дело. У тебя не было выбора.

— На самом деле, Дин, — отвечают ему задумчиво, — выбор есть всегда. И у меня он тоже был. Но мы никогда не знаем, верно ли выбрали. Только Она может знать такое.

И, словно противореча самому себе, своим же словам, ему показывают статистику: восемь погибших по официальным данным. Более тысячи по неофициальным (это ложь, — комментирует Кроули, — домыслы. преувеличения). Чума ушла из Лондона. Он победил. Ад ничего не заподозрил.

— Нет тут никакого противоречия, — замечает Кроули все так же устало в ответ на невысказанные мысли Дина, — я не могу знать, что было бы, если бы я не вмешался. И ты не можешь знать.

— Но я вмешался, — говорит Дин не о Чуме, не о Сэме, и даже не о Кастиэле. Обо всем и обо всех сразу.

— Потому что иначе ты не мог поступить. Важен лишь тот выбор, что мы сделали и тот, что предстоит. Остальное — лишь пыль. Не думай, верно ли поступил. Иного шанса не будет.

— Ух ты, — восклицает Чак, и Дин только сейчас осознает, что он здесь не один и у него нет времени болтать с Кроули на философские темы, — вот это да. Вот это… круто… почти готовый сценарий для фильма!

— Я устал, отец, — говорит ему Дин, действительно ощущая нарастающую усталость, — мне нужно время, чтобы восстановиться. Дай мне пару дней, я совращу кого-нибудь на грехи, и мы можем увидится еще раз. Я отвечу на все твои вопросы.

— Но ты не показал ничего из настоящего, — Чак выглядит, как капризный ребенок, — происходило столько всего интересного. Мировые войны, революции… как ты справился с прогрессом? У тебя есть интернет? Как ты научился его использовать? Ты был на войне? Что стало с тем конем? Откуда у тебя деньги?

— Я сам придумал прогресс. Да. Точно так же, как и все. Да. Конь живет на ферме, могу познакомить. Удачные вклады, — быстро произносит Кроули.

Дин повторяет, на удивление не сбившись.

— Ты был на войне? — почему-то удивляется Чак. Дин, в свою очередь, удивляется, что тот вообще понял, какие ответы к чему относятся. Видимо, божественные силы помогли.

— Да, — повторяет Дин, не ожидая, что Чак решиться посмотреть на это.

Но Чак еще раз его удивляет.

========== Часть 12. Когда Кроули выполняет чужую работу ==========

— Ты служил? Или… чем ты там занимался? Не людей же лечил? — поражается Чак, — что там делать такому, как ты? Покажи мне.

И Кроули показывает.

Дин ощущает вспышку чего-то похожего на злорадство и видит. Они видят.

Они видят грязь, грязь и глину, бесконечных вшей, больных тифом, оторванные ампутированные конечности. Видят насилие, когда в захваченной деревне выбирали девчонку покрасивее и пускали ее по кругу. Видят, как пытали. Как заживо закапывали пойманных партизан, а наутро из земли кое-где торчали руки, как люди пытались вырыть путь наверх, спасти свою жизнь…

— Ну зачем ты опять! — отшатывается Чак, снова выглядит так, будто его вот-вот стошнит.

— Ну ты же хотел посмотреть. Тебе было весело. А мне вот не было, — говорит ему Дин, практически свои мысли озвучивает, — ведь именно ты нас создал такими. Разве нет?

— Нас? Что еще за нас? Людей? Я так не говорю. Я вообще не человек. Не причисляй меня к людям!

Но Чак ничего странного не замечает.

— Я хочу посмотреть, чем ты занимался, — говорит он упрямо, — что делал конкретно ты. Вся эта грязь, все это, извини, это с тобой совершенно не вяжется. Ты для этого слишком ухоженный, слишком тщеславный. Даже в средневековье таким был.

Дин не может не признать, что вообще-то Чак прав. Он снова смотрит на свои (не-свои) руки.

— Жаль ты не можешь изменить свою внешность, — думает он, — ты же смог скрыть лицо Азирафаэля, так почему…

— Потому что это моя память, идиот. Я не могу просто взять и поменять в ней что-то, — говорит Кроули странно, словно задыхаясь, — да не паникуй ты, — Кроули похоже читает не только мысли, но и ощущения, — я в норме. Пока. Слишком долго держал время. Знаешь, не слишком приятно это делать с дырой в груди.

— Пока, — цепляется Дин за напугавшее его слово.

— Да, пока. Я, если помнишь, не планировал тут ему что-то показывать. Спешите оценить — великолепная жизнь А. Дж. Кроули, падшего ангела, самого опасного демона в аду. Практически новый Бонд.

— Покажи ему еще что-нибудь такое. Интересное, — просит Дин, несколько извиняюще, — и он, наконец, отстанет. Пойдет писать новую книгу, отложит на пару дней уничтожение мира…

— Интересное? — шипит Кроули, — это по-твоему интересное? Это война! Он хочет видеть войну! Ты хоть представляешь себе, что такое война, ребенок? Хотя бы примерно?

Дин вообще-то представляет, потому что Кроули только что показал им довольно впечатляющий набор картинок. Дин теперь практически уверен, что его собственные ночные кошмары с приятными воспоминаниями из прошлого (Сэм на потолке, вместо Джессики, умирающая Джо, мертвый отец, Кастиэль плачет кровью, да мало ли дерьма ему снилось, мало ли дерьма он видел) скоро пополнятся новыми, но чужими воспоминаниями.

Например, потоп ему точно не забыть.

— Ангел вернется, и я попрошу тебя благословить, — предлагает Кроули, который продолжает звучать чертовски устало, — будешь до конца жизни видеть только хорошие сны.

— Нет, — отказывается Дин, неожиданно для себя, — нет, я… — он с удивлением осознает, что отказал не из-за своей боязни Азирафаэля, — я ничего не хочу забывать, — поясняет он честно.

— Я могу привести себя в порядок с помощью магии, — говорит Дин Чаку, — для меня грязь — не проблема.

— И все же… чем ты там занимался? — не успокаивается Чак.

Дин ощущает острую потребность зажмуриться при виде его рук, рядом со своим лицом. Невозможно постоянно смотреть на грязь, на боль, на все… на все это. Даже для него это чересчур, хотя вообще-то он к такому привычен.

— Хватит грязи, — соглашается с ним Кроули.

В сороковые все становится действительно плохо. Похоже на шестнадцатый век, только теперь люди научились создавать по-настоящему впечатляющее оружие. Кроули подумывает было проспать и это время, но боится, что к моменту пробуждения никакого мира просто не будет. Даже в аду его больше не хвалят, а осторожно, исподволь расспрашивают, когда люди наконец закончат войну. Они тоже боятся, что конец света случится без них и мир будет уничтожен одними только силами людей.

И Кроули остается бодрствовать, отсылает в ад полностью лживые отчеты и наблюдает за происходящим ужасом, не вмешиваясь. Он просто не понимает, что ему делать дальше, не видит своего места в этой бойне. Не идти же на фронт. Но как-то раз, проходя мимо одного из созданных на скорую руку госпиталей, он читает объявление о наборе добровольцев и понимание приходит. И становится легче, почти сразу же.

Делать — всегда легко. Сложно — это думать.

В сороковые Кроули вообще не спит. Нет времени. Протяжно воют сирены, на город падают бомбы, повсюду запах дыма и человеческого страха. Днем — его зовут Анна, он — невысокая рыжая еврейка, Анна работает медсестрой в одном из передвижных госпиталей. Анна не похожа на его прежние женские образы, она не яркая, ничем ни примечательная, на нее не заглядываются мужчины на улицах. У Анны короткая стрижка, но сейчас это никого не удивляет, много переболевших тифом. День за днем Анна стирает грязные бинты, накладывает повязки, промывает раны, смывает кровь и гной, перевязывает, выводит вшей и так до бесконечности. Некоторым — закрывает глаза. Люди в госпитале сливаются, смазываются, делаются безликими. Анна умеет лечить по-настоящему, но так — нельзя. Ад может что-то заподозрить. И Анна учится лечить так, как это делают люди. Она не берет отгулы и выходные, ей не нужен отдых и еда. В госпитале ее ценят, но не особенно запоминают, и, если Кроули вздумается уехать, никто не спохватится. Это — важно.