- Мой верный слуга...- храмовник слабо улыбнулся, и даже это ничтожное усилие утомило его.

Он откинулся на постель, тяжело дыша.

- Отдохните, господин. Хотите пить? Воды мало, но тут есть немного вина, да и отвар, которым поила вас девушка, он…

- Может убить твоего обожаемого господина, Джослин, если ты смешаешь отвар с вином. Кроме того, на вкус это неимоверная гадость. – Доминика подошла к кровати больного и строго посмотрела на него, отобрав у оруженосца чашу.

Сен Клер выглядел так, что ” краше не в гроб кладут, а краше из гроба достают”. “Желтоватый цвет лица, бледные запекшиеся губы, запавшие глаза – упыри снаружи киснут от зависти” – усмехнулась про себя послушница. Она выплеснула в очаг остатки отвара, налила в чашу чистой воды и помогла храмовнику утолить жажду.

Он смотрел на нее, не отрываясь, точно хотел навсегда запечатлеть в памяти ее черты.

- Благодарю. – тихо пробормотал он, закрывая глаза.

- Не за что. Вам лучше, сэр рыцарь? – спросила послушница.

- Да, пожалуй. Где мы, девица?

Доминика понимала, что он старается говорить как можно меньше, что он страшно устал и невозможно ожидать от него бурных славословий и изъявления благодарности – увы, ей все равно была немножко обидна краткость и сухость его речей.

Пока она подыскивала ответ, дыхание Сен Клера выровнялось, он задремал.

Подошёл де Баже, кивнул на тамплиера, движением бровей задал безмолвный вопрос. Девушка коротко кивнула и приложила палец к губам, мол, все в порядке, только тише.

Они разделили между собой остатки сухарей, засохшего сыра и солонины. Оставили немного для больного, хотя такая пища и не могла пойти ему впрок, по словам послушницы.

После завтрака стало ясно, что, как не изворачивайся, а выйти из башни необходимо – продовольствие заканчивалось, как и запасы воды.

Де Баже, как самый опытный и самый знатный, на этот раз принял командование на себя. Голова его больше не кружилась, и если бы не швы и отек на затылке, он и забыл бы о полученном ранении. Джослин стремился помочь ему, хотя и поглядывал украдкой на господина, как бы прикидывая, стоит ли оставлять его без своей защиты.

Доминика, ясное дело, должна была остаться и заботиться о тамплиере. Сомневались только, выходить ли Хамону или Валентайну. Ни тот, ни другой не горели желанием снова подвергаться опасности, поэтому они просто кинули жребий , в результате которого с девушкой остался последний. Шут с сомнением посмотрел на мужчину.

Скромная одежда Валентайна плохо вязалась с его манерами и внезапной ученостью. Судя по всему, мужчине не доверял никто из присутствующих, исключая разве что храмовника по причине бессознательного состояния и Булку, который вообще любил людей.

Но выбора не было – вдвоем вышедшие рисковали не только не справиться с заданием, но и погибнуть. К тому же сэр Этьен негласно очень надеялся всё-таки понять, “в какой крысиной дыре скрывается этот мерзавец, достойный забора, смолы и перьев, а так же хулительных псалмов”.

Остальные спешно вооружились, кто чем, и соблюдая все предосторожности, вышли, прихватив с собой и Булку, который уже давно приплясывал возле выхода, намекая на то, что любому терпению приходит конец.

Утро выдалось прохладное и дождливое. Это затрудняло вылазку – факелы могли погаснуть, да и солнечный свет хоть немного, но приостанавливал тварей – однако выхода не было.

Доминика из окошка смотрела за тем, как идут рыцарь и два оруженосца – поминутно останавливаясь, оглядываясь так, словно они марионетки, которые хозяин дёргает за ниточки. Земля под их ногами раскисла и следы были отчётливо видны даже сверху.

Она поежилась, и не от холода – ясно было, что любая вылазка может оказаться для них последней, и тогда – страшная смерть от голода и жажды, или прыжок с башни в ждущие объятья упырей внизу – нечего сказать, достойный выбор!

Оставив мрачные мысли, девушка вскипятила последнюю порцию воды, заварив травы для них и для больного. Ей было скучновато – спать уже не хотелось, травы она успела разобрать накануне, а старинные рукописи остались в прежнем убежище, которое таковым уже не являлось.

Она подошла к кровати – да уж, смешно было называть кроватью этот явно наспех сколоченный ящик, заполненный соломой для мягкости и накрытый поверх овечьими шкурами. Но лучше этого не было. В позапрошлую ночь его уступили ей, как единственной девушке. Этой ночью она сама отдала его больному.

“Круговорот кроватей в природе”, усмехнулась послушница про себя. Сен Клер спал, наконец-то спокойно, без стонов и метаний. “Он красивый” – вдруг пришло на ум послушнице, – “только исхудал немного. Подкормить бы его и помыть – как мужчина, он смотрелся бы весьма неплохо”. Она усмехнулась своим же мыслям – нечего сказать, размышления достойные скромной послушницы, почти уже монашки. “Может, это знак того, что монашкой мне становиться ещё рано?” – невольно подумала она. – “Забавно, что в Палестине я видела сотни раненых и больных, многих я знала лично, многие были хороши собой, но почему-то никого из них я не могла воспринимать, как мужчину. Возможно, матушка Сотофия была права, и я понемногу оттаиваю. Но Господи, укрепи и направь меня в моем намерении, ибо это чувство сродни боли в отогревающихся с мороза пальцах – нестерпимо, и неясно, сколько продлится”.

Доминика помолилась на единственное распятие, криво прибитое к одной из стен, и немного навела порядок. За окном шелестел дождь, и девушка уже почти решилась прилечь, как вдруг сообразила, что возле очага почти не осталось топлива. Они использовали дрова, заготовленные этажом выше, откуда был узкий и неудобный выход на крепостную стену. Дров было много, но очаг исправно съедал свою порцию, а ей не хотелось, чтоб он потух. Пока она таскала топливо вниз, Валентайн не мог оставить свой пост, так что искоса наблюдал за тем, как девушка двигается.

Темные волосы Доминики растрепались, и хотя она она все ещё пыталась уложить их так, чтоб они были меньше видны из-под головного убора, непослушные пряди все равно выбивались, падая на глаза и заставляя девушку безотчетно сдувать их. Она ходила тихо и легко, хотя в ее движениях и сквозила усталость. От скудной пищи она похудела, так что скулы девушки казались выше, а глаза – больше.

Даже неизбежная в этих условиях копоть и грязь словно не прилипали к послушнице.

Когда с дровами, наконец, было покончено, Доминика села на скамью и тяжело вздохнула. Она машинально вытерла пот со лба и увидела глазеющего на нее мужчину.

- Госпожа Доминика, вам кто-то уже говорил, что вы истинно прекрасны?

- Благодарю вас, сударь, но право же, не стоит расточать мне суетные комплименты. Это все дым, духовное гораздо важнее.

- Ну, сударыня, не хотите ли вы сказать, что хотите уйти в монастырь лишь потому, что и вправду считаете духовное важнее мирского?

- Истинно так, сударь. В моем случае сам господь укрепил меня в вере и подчеркнул мне правильность моих решений.

Какой-то звук послышался с кровати больного. Девушка украдкой взглянула на храмовника. Тот повернулся, но лежал спокойно, его грудь ровно вздымалась и опускалась.

- В самом деле? – Валентайн казался заинтересованным и подсел ближе к девушке. – Не расскажете ли, как такое могло случится?

- Особо нечего рассказывать,. – пожала плечами Доминика. Видно было, что ей не слишком-то приятна тема разговора,. – Меня постигла утрата, вследствие которой я полностью пересмотрела свои ценности и решила отринуть все мирское. Я решила взять на себя самое тяжёлое бремя, чтоб по возможности забыться и не думать ни о чем, кроме как о бесконечной, изнуряющей работе. Так я оказалась послушницей в монастыре святой Ирменгильды. Впоследствии Иоанниты оценили мое рвение и преданность. Довольно быстро меня определили в число тех, кого отправили на Святую Землю,. – она задумчиво смотрела в огонь, опираясь на столик.

- О, таких было очень мало! – со знанием дела сказал Валентайн. Он, как бы невзначай, накрыл своей ладонью узкую кисть девушки. Та не отдернула ее, будучи слишком занятой воспоминаниями.