Ну и я успеваю его придавить к кушетке, чтоб не дёргался.

— За лекарство деньги отдадут, можешь не волноваться! — он неверно истолковывает мою гримасу. — А насчёт доверия тебе их пациента, тут всё просто. Ты же сам сказал — после прихода в сознание и бред возможен, и всё такое?

— Да. Но не совсем после прихода, а как раз на…

— Неважно. Главное — он будет болтать языком, — товарищ красноречиво ухмыляется.

— А-а-а. Он разговорится в бреду — а тут мои уши чужака, — соображаю наконец.

— Да, и не только твои. Мои тоже, — замечает Хван флегматично. — Я здесь не то чтобы чужой, но кучу нюансов и мне никто говорить просто так не будет.

В этот момент дверь в бокс открывается и появляется мужик под полтос, отзывающийся на имя Лян:

— Поговорим? — он без перехода размещается на стуле у противоположной стены, нарочито безмятежно глядя на Хвана.

— Говорить и раньше можно было. Обычная капельница, — меня продолжает нести. — Она нашему с вами разговору точно не помеха.

Оказывается, и в теле мужика возможны такие знакомые мне нотки истерики, эх-х. Другое дело, я никогда не давала им воли, даже до переноса в этот расчудесный город. А уж тут держать себя в руках сам бог велел.

Есть мнение, что психика, пребывающая в ресурсном состоянии, вопросами смысла жизни не задаётся.

Когда меня застрелили в ковиднике, затем ещё тут попала в тело мужика (бл*, и далеко не альфы — это чтоб сказать ну очень мягко!) — мне было не до рефлексий. Когда надо выживать — рефлексии курят и не вмешиваются.

Погружение в любимое дело на удивление сгладило все возможные виды стресса.

Как-то незаметно, но очень плотно встал вопрос: А ЗАЧЕМ мне тут выживать?

К сожалению, успокоившись, я чувствую, что во мне нарастает очень серьёзный внутренний конфликт. Если коротко — такая (и эта) жизнь мне просто не нужна.

Никому не говорила этого вслух здесь. Во-первых, некому; во-вторых, не до того было.

А сейчас…

В теле мужика — это раз. Лично у меня утрачиваются все ключевые жизненные мотивации. По целому ряду причин, без излишних интимных деталей.

Два. Этот планетоид — тюрьма. Достаточно комфортная, где-то очень гуманная, почти не отличающаяся от самой обычной жизни там во многих странах — но тюрьма. Пусть и сдобренная летающими автомобилями, нейро-концентраторами, медицинскими роботами.

И я в этой тюрьме если не навсегда, то, как минимум, очень надолго.

Конечно, теоретически можно пойти по пути какого-нибудь монаха: лечить здесь всех, приподняться по социальным и финансовым иерархиям — но в итоге для себя лично… тут большой вопрос, что. Потому что ничего. Из плюсов не просматривается ничего, что имело бы для меня значение.

Долбаная рефлексия.

С другой стороны, я ведь и не мужик. Ну не хочу я приносить себя в жертву! И жить мужиком, героем, эдаким мачо я не хочу и не буду!

Хочу в саму себя обратно! И ещё хочу всего того, чего нормальная баба в двадцать три года хочет!

Конечно, какое-то время я протяну чисто на моральном духе и воле. На чувстве долга, на новых эмоциях. Но определённая опустошенность просматривается уже сейчас, а ведь прошло всего ничего.

В силу кое-каких профессиональных знаний, не могу не признаться себе: стратегически мне здесь жить незачем. А цепляться, дрожать за ненужную мне шкурку, изо всех сил пытаться выживать — как-то противно, что ли.

И просто незачем. Нет смысла. Есть же утрата индивидуальной идентичности? Вот у меня в мужском теле именно она, на уровне базовых настроек.

Сила воли и дисциплина — паллиатив. Только из не медиков этого никто не поймёт, да и не расскажешь никому.

Бл*. Хнык…

Когда вошёл Лян, ДжоЧже лениво мечтал.

Щукин, конечно, как обычно не отбивал дупля: ему и в голову не пришло, что такой бокс в его распоряжении сейчас — это очень серьёзная заявка от клана на полноценное сотрудничество с их парой.

Не на эксплуатацию. Не на втягивание, с последующими вербовкой и всё той же эксплуатацией.

На сотрудничество.

То самое сотрудничество, когда в тебе видят представителя самостоятельной силы, с которой проще всего договориться по-хорошему. Потому что именно так выглядит путь наименьшего сопротивления.

— О чём думаешь? — взгляд Ляна впился в переносицу ДжоЧже.

Говорил он, из уважения к русскому, по-английски.

— Сотрудничество — это когда стороны намечают совместные цели и разделяют ответственность, — не стал интриговать кореец и рубанул в лоб.

Не делая никаких усилий, чтобы пояснить собеседнику подоплёку своих размышлений.

Представитель клана, как и положено на его должности, всё схватил на лету:

— Поговорим об условиях тогда, когда вы выпутаетесь. Мы не против, но и лишние проблемы нам не нужны.

— В каждом халявном торте, видимо, всегда есть своя дохлая муха, — вздохнул в изголовье Щукин. — Вы сейчас хотите сообщить нам что-то очень неприятное. Вам очень не хочется этого делать, потому что вы испытываете искреннюю симпатию в наш адрес, но дело есть дело. Так?

— ДжоЧже говорил, что вы плохо ориентируетесь в обстановке, — Лян с любопытством перевел взгляд на русского. — Это не так?

— Оно у него рандомно проскакивает, — недовольно проворчал Хван со своего места. — Он то человека насквозь по фотографии видит, то в сигналах светофора разобраться не может. Хотя и не дальтоник. Загадочная русская душа, чё.

— Чтоб разбираться в сигналах светофора, нужно не цвета различать, — весьма кислый в последние минуты Виктор, похоже, встряхнулся и местами пришёл в себя. — Если что, их можно вообще не различать: видно же, какая из лампочек горит? И неважно, какого она цвета… Нужно знать управляющую логику конструкции. Оно поможет больше. — В последней фразе корейцу послышались тона депрессии.

Хм. Надо будет поговорить с другом. Потом, наедине.

Такое ощущение, что у стального и несгибаемого Щукина уже есть какая-то проблема. Как говорит он сам — психологическая травма, нуждающаяся в глубокой проработке.

— Так что там у нас стряслось такого, что вы сейчас буквально через себя переступаете? — уныло спросил Ляна русский. — Не тяните уже, бога ради. И так жизнь говно и на душе хреново.

— Молнии объявили нам ультиматум. — Представитель клана не стал тянуть резину. — Мы должны выдать вас обоих в течение пяти часов или… — он не закончил.

— Понятно, — вздохнул Виктор. — Было ожидаемо, чё. А при чём тут Хван? И как они нас нашли?

— Мне тоже интересно. — Несмотря на иглу в вене, у ДжоЧже получилось посмотреть на знакомого требовательно и пронзительно. — Но только вторая часть: как они нас нашли?

— Крот. Ваше появление у нас стало известно им почти сразу, — спокойно ответил старший.

— Кто? — равнодушно спросил кореец.

— Его уже нет. К сожалению, мера слегка запоздала.

— С каких это пор мы стали прогибаться под латиносов? — Хвану стало действительно интересно.

Тем более что Щукин правильных вопросов в этот момент задать физически не мог: не хватало знания обстановки.

— Ты недооцениваешь ваши успехи, — веско сообщил Лян, забрасывая ногу на ногу.

— Перечислите? — в голосе русского мелькнуло слабое любопытство, на границе равнодушия.

— Коронарное шунтирование у вьетов. Шея нашего ДжоЧже в полицейском участке, молниеносно и успешно: счёт шёл на секунды… — Представитель клана излучал непонятные эмоции.

— С роботом было вообще несложно, если знать теорию, — отстраненно вздохнул, перебивая, Щукин, не обращая внимания на драматичность ситуации. — Странно, что впечатлились только вы. Да и спасибо нужно говорить в первую очередь чуду техники.

— Впечатлились не только мы. Но мы, в отличие от других, наблюдаем за всеми нашими, даже если они не платят взносы, — многозначительный взгляд на Хвана заставил последнего немного покраснеть. — И информацию о сонной артерии мы получили раньше других. Потому раньше всех накопили необходимый критический минимум информации, для анализа ваших перспектив.