У детей свой мир. Им доставляет особое удовольствие гордиться своими родителями. Для них родители самые сильные, красивые и умные. Скоро Коля повзрослеет. Жизнь такова, что, если кто-нибудь скажет ему: «Твой отец – предатель, трус, дезертир», он морально и психически пострадает. А если сын подробно узнает, что его отец, рискуя жизнью, покорил вершину Шахдага, он будет гордиться этим по-настоящему героическим поступком. Родители своими поступками могут дать дополнительную силу своим детям – или отобрать и то, что было.

– Подъём!

Вот и конец. С недовольным видом выбрался из мешка. Когда вышел на белый свет из темноты мешка, увидел, что все трое: дядя Яков, Барон и Салмас – уже были готовы. Оказалось, что после команды дяди Якова «Подъём!» и пока он вылезал из мешка, прошло некоторое время. За это время товарищи даже палатки разобрали и рюкзаки упаковали.

Барон опять хотел сказать что-то обидное, но, чтобы Мардан этого не услышал, пробурчал себе под нос.

Палатки, спальные мешки решили здесь оставить, чтобы не тащить лишний груз. Потому что следующим пристанищем должен был служить специально сооружённый деревянный домик. А на следующий день, освободившись и от рюкзаков, походники на одном дыхании совершат восхождение на вершину.

Хорошо, что у альпинистов заведены такие порядки. Ещё на склоне горы, когда взял на плечи тяжеленный рюкзак и сделал первые шаги, с ужасом подумал, как он под таким грузом поднимется на вершину. Оказалось, что по мере приближения к вершине он мог постепенно избавляться от вещей. А на обратном пути они заберут всё, что оставили, и вернутся к УАЗу, ждавшему их внизу, в долине.

Когда-то это случится?

Сделали первые шаги к очередной цели. Дядя Яков посмотрел на небо, повернулся к Салмасу и намекнул ему на то, что его прогнозы про дождь оправдываются:

– На вершине и дождь, и снег могут быть.

Это была для Мардана неприятная новость.

При каждом воспоминании всё, что до мельчайших деталей, до крупинки врезалось в память: каждый дом, каждый переулок, забор, дороги, деревья, даже люди такие же, какими были в те времена, – через девятнадцать лет вдруг предстало перед его взором совсем другим (хотя он предполагал, что будут какие-то изменения, и был готов к ним), сломало его изнутри, стало комом в горле, разочаровало. Даже слёзы на глазах изменяют ракурс: всё мутнеет, фокус теряется.

От былого ничего не осталось. Переулок, где Мардан жил, был совсем разрушен. И в соседних переулках брошенные, разрушенные дома стояли в один ряд. А за ними виднелись плоскослепленные дома. Они остались нетронутыми, их просто обвели заборами, там жизнь продолжалась по-старому.

Смотри, вот судьба! Почему снесли именно их переулок? Обязательно было строить здесь этот большой дом из стекла и железобетона?

Хотел вспомнить, где все дома стояли. Вход во двор был вот здесь… Или нет, вон там… Проклятье, и тутовое дерево срубили… Каждый раз, когда проходили мимо, чёрные ягоды прилипали к обуви, к асфальту и мешали ходить. Вначале был дом Азера. Их дома стояли вместе, стена к стене. А напротив жил Инам. Его дом находился в конце переулка, туда часто мусор кидали. Отец Инама белой краской на заборе написал: «Кто сюда мусор бросит, тот осёл». А дом, в котором жил Наум, находился после узкой, с зигзагами улицы. Их дом был двухэтажный, плодовые деревья доросли до самого верха, с широкого балкона друзья любили наблюдать за прохожими.

Всё по очереди ожило в его памяти. Вот здесь стоял электрический столб, висели кабели, на всех окнах были металлические решётки, над некоторыми – трубы железных печей.

Опять остановился там, где тутовое дерево росло. Может быть, он ошибается метров на десять. Когда-то грозное дерево, радующее взоры, и стоящая от него в десяти метрах сосна пожертвовали собой ради вот этого стеклянно-железобетонного монолитного дома (он был похож на административный, а не жилой) и асфальтированной автостоянки вокруг него. Автомобили, стоящие в аккуратный ряд, были приметами современности…

В тени сосны мужики ставили столы и скамейки, играли в нарды, а женщины собирались и сплетничали. Вон там находился дом тёти Фатьмы, на двери была прибита табличка «Чилдаг Назар». Со всех концов города родители приводили к ней детей на лечение от испуга, сглаза. Она хромала на одну ногу, курила, выпуская дым папиросы (в те времена часто встречались женщины, курящие сигареты без фильтра). Когда клиентов не было, тётя Фатьма устраивала в округе шум, балаган – как ходячая реклама, всем хотела продемонстрировать, что и она тоже существует, чтобы, увидев её, люди вспомнили про свои проблемы со сглазом, испугом и бежали к ней за помощью. Когда она лечила клиентов, из её дома постоянно валил дым: она сглаз лечила втиранием угля в шею, руки, лоб. Несведущему человеку казалось, что дом горит. Ещё звон стекла был слышен. Она бутылку обводила вокруг человека, а потом разбивала её о чёрный камень, лежащий в углу комнаты. Она таким образом лечила испуг. Она говорила, что не всем дано быть знахарем, что это передаётся по наследству. Её мать Мешеди Туказбан тоже этим занималась. Наверное, тёти Фатьмы давно не стало. Когда Мардан уехал в Москву, ей за семьдесят было.

А там был голубятник Агарзы. Дворовая молодёжь всегда вокруг него собиралась. Он своё отсидел, о воровском мире, тюремных законах много интересного рассказывал. Рассказывал неустанно, а в основном сочинял что попало. Часто разглагольствовал: «Мужчина должен хотя бы раз отсидеть. Если мужчина не был в тюрьме, он ненастоящий мужчина». Как он попал в тюрьму, все ребята наизусть знали. Когда на железнодорожном вокзале, взломав вагон, Агарза хотел украсть банки со сгущённым молоком, его схватили. Он говорил: «Дело вовсе не в сгущёнке, а в смелости».

Когда потерялся один из голубей, он всех ребят мобилизовал на поиски. Искали по домам, чердакам. Больше всего искали, когда потерялась голубка, которую он ласково Матушкой называл. На весь двор шум поднял: «Фаган, Самед, Азер, Рахман, Инам, Маммад, недотёпы, идите смотрите чердаки, найдите её». Кто под руку попадал, того отправлял на поиски.

Интересно, где теперь Агарза? Наверное, на новом месте голубей не держит. Небоскрёбы из стеклобетона, урбанизация поставили точку на старых привычках и обрядах.

Шёл ещё дальше. Хорошо, что памятник Мехти Гусейн-заде (Герой Советского Союза. – Ред.) был на месте. Памятник, можно сказать, был их ровесником, всего на два года старше, 1973 года «рождения». Легендарный герой с гранатой в руке как будто был готов к очередному сражению с фашистами.

Было грустно, что автовокзала не было на месте. Сколько воспоминаний связано с этим серым зданием! Иногда тайком от друзей Мардан приходил сюда, бродил по платформам, наблюдал за разноцветными автобусами-экспрессами, готовыми к отправлению в дальние районы; за людьми, водителями, упаковывавшими багаж; за пассажирами, приобретавшими в киосках булки, лимонад; за продавцами чебуреков, мороженого, которых в те времена спекулянтами называли; за сотрудниками милиции в фуражках, с красными свистками и размышлял своим детским умом о быстротечности этой жизни. После обеда с отправлением последнего автобуса, выпускавшего дым из выхлопной трубы, прекратились и шум автовокзала, и крики, что привело к мысли, будто жизнь остановилась и притихла.

Благо, школа была на месте. Несмотря на то что не стало былого величия, за памятником (раньше среди плоскоскатных маленьких домов четырёхэтажное здание школы выглядело величественно) она опять виднелась. Была обнесена забором, ограждена от окружающих. Фасад здания был отреставрирован облицовочным камнем.

Отец рассказывал, что во время войны в школе действовал госпиталь и там после контузии лечился дед по отцу. Дедушку по отцу он не видел, а бабушку смутно помнил. Она с ними вместе жила, а когда Мардану было четыре или пять лет, она умерла. Дедушка и бабушка по матери дожили до девяностых годов.