— Это клевета!

— Хорошо, пусть так, пусть клевета. Если ты говоришь правду, Морис, то мы все вместе сыграем свадьбу, как договаривались, и будем жить в Каса-дель-Корво под одной крышей!

— Луиза… — сквозь стиснутые от обиды зубы произнес Морис. — Не говори так со мной, я не мустанг, а ты не вакеро.{?}[Укротитель лошадей, наездник (исп.)] Ты оскорбила меня своим недоверием. Исидора для меня не женщина, она невеста моего названого брата…

— Как ты сказал?! — в ужасе перебила его Луиза, еле сдерживаясь от того, чтобы расплакаться в голос. — Невеста брата?.. Так дело только в этом?! В мужской солидарности? О, какое несчастье, какое несчастье слышать это!

— Ты не дала мне договорить! Для меня не существует других женщин, кроме тебя, Луиза, не существует! — вышел из себя мустангер. — Твои упреки ранили меня больнее ножа, и хуже всего то, что ты даже не осознаешь этого!

— Это мое последнее слово, — девушка отвернулась, уселась за круглый деревянный столик и сложила пальцы замком. — Ты уезжаешь в Ирландию один или остаешься здесь со мной, на третье я не согласна.

— Значит, ты ставишь меня перед выбором?.. — полушепотом сказал Морис. — Хорошо, я сделал выбор. Я уеду в Ирландию и вернусь через полгода с деньгами. Если за это время ты не остудишь свой пыл, никакой свадьбы не будет. Я забуду тебя, Луиза, вырву из сердца, даже если мне придется умереть от этой раны!

— Прекрасно, — дрожащим от подступающих рыданий голосом ответила Луиза. — Уезжай.

— Ты уверена, Луиза?

— Да. Я не хочу ни с кем тебя делить даже в мыслях. Или ты мой, или нет.

— Я и так был твоим, — в глазах мужественного мустангера впервые за долгое время заблестели слезы. — С того самого мгновения, как наши взгляды встретились там, посреди пепла у Сан-Антонио. Но ты мне не веришь, что ж, это твое право. Прощай, Луиза, мы увидимся нескоро.

Морис громко застучал сапогами из дубленой кожи по каменным ступеням лестницы. Луиза вскочила и подбежала к ограждению, провожая любимого взглядом. Ей хотелось закричать ему вслед, чтобы он остановился, умолять его о прощении, но гордость себялюбивой креолки была слишком уязвлена его неоднозначным решением. «Если любит, то вернется сам», — подумала Луиза и отошла от парапета.

***

Генри обежал все поместье в поисках Исидоры и увидел ее в роще у речной переправы, что прямо за садом. Она сидела, скрестив руки, на простеньких деревянных качелях, подвешенных на толстом дубовом суку. Генри подошел к ней и присел рядом, для чего Исидоре пришлось сильно потесниться.

— Исидора, — он аккуратно заправил ей за ухо прядь волос, — ты ушла, ничего мне не сказав. Ты чем-то огорчена, что случилось?

— Энрике, — строго заговорила девушка, — почему ты не рассказал о вашей проблеме с асьендой?

— Я не хотел, чтобы ты переживала из-за временных неприятностей. Это наши мужские дела, зачем тебе беспокоиться о них?

— Мужские дела?! — возмущенно переспросила Исидора. — Временные неприятности? Ты говоришь об этом как о каком-то пустяке! Неужели ты так мало доверяешь мне или считаешь неразумной куклой?

— Исидора! — поразился Генри. — Я никогда не думал о тебе подобным образом, ты все не так поняла!

— Тогда почему ты не захотел попросить моей помощи? Ты забыл, кто мой отец? Я с малых лет знаю, как ведутся дела на асьендах, кроме того, у меня очень богатое приданое!

— Мне неловко пользоваться твоими деньгами, — смутился юноша и опустил взгляд.

— Но ведь ты согласился принять деньги из рук дона Морисио, отчего же моими деньгами пользоваться стыдно? Лишь потому, что я девушка?

— Мне стыдно и перед Морисом, — признался Генри. — Так получилось, что мой отец не слишком хорошо умеет вести дела. В Луизиане мы жили не по средствам, а Кассий… Кассий воспользовался этим. Но у нас есть плантации, есть хлопок! За несколько лет я рассчитываю восполнить все убытки, но деньги нужны уже в ближайшее время. Ты даже не представляешь, насколько унизительно оказаться в таком положении.

— Энрике! — Исидора смягчилась и запустила пальцы в его блестящие на солнце кудрявые волосы. — Прости, я повела себя грубо, я обидела тебя.

— Я даже не думал обижаться, — широко улыбнулся ей Генри. — Ты права, я должен был посвятить тебя в дела своей семьи. Ведь я уже считаю тебя своей семьей!

— Если вдруг случится беда — любая! — обещай, что не будешь скрывать этого от меня, — ласково, но в то же время требовательно попросила мексиканка.

— Пообещай мне то же самое, Исидора, — юноша трепетно поцеловал ее руку. — Я вижу, что ты иногда грустишь, а я даже не знаю, из-за чего.

— Разве?.. — удивилась Исидора.

— Иногда я вижу в твоих глазах печаль, и это ранит меня.

Исидора с умилением провела рукой по его лицу, заметно посвежевшему и похорошевшему за прошедшие дни. Она отдала бы все на свете, чтобы никогда не омрачать его прекрасных черт ни сомнениями, ни ревностью, которую Генри, вероятно, все же испытывал в глубине души.

— Если я и грущу, то только потому, что пока не могу быть рядом с тобой все время.

Генри зарделся от слов возлюбленной.

— Совсем скоро мы не будем расставаться ни днем, ни ночью, Исидора!

— Как хорошо, что у меня есть ты! — тихо произнесла мексиканка, глядя ему в глаза. — Я не любила до тебя, Энрике, не любила…

Влюбленные прислонились друг к другу головами и затаив дыхание слушали, как шумят на ветру кроны деревьев, как заливаются трелями птицы в густых ветвях, как неподалеку плещется вода у берега реки. Они словно находились в райском саду, в котором хотелось остаться навечно.

***

Ближе к вечеру в таверне Обердофера, что примыкает к гостинице, было не протолкнуться. Синие офицерские мундиры, пестрые мексиканские костюмы, пастушьи куртки с бахромой смешались в одну кучу. На подмостках, служивших сценой, звонко пела по-испански под аккомпанемент гитары и задорно танцевала цыганка в цветастом платье с длинной расклешенной юбкой. Чарующие звуки ее пения сливались с монотонными бубнящими голосами и разнузданным смехом завсегдатаев салуна. Звенели бутылки и стаканы, сигарный дым заволакивал помещение.

На пороге появился молодой мужчина, имевший весьма расстроенный и потерянный вид — не такая уж редкость для посетителя подобных заведений. Он подошел к барной стойке и заказал двойную порцию виски с водой.

— Герр Джеральд, чем вы так опечалены? — любопытный немец, владелец гостиницы-таверны, как всегда, самостоятельно обслуживал клиентов. — Все только и говорят о вашей скорой свадьбе, жениху не пристало раскисать!

— Свадьба откладывается, — отрезал Морис, залпом осушив стакан. — Я уезжаю на родину и зашел, чтобы собрать вещи и позвать слугу. Выставите мне счет за проживание, господин Обердофер.

— Майн готт! — потрясенно воскликнул Обердофер. — Какое несчастье! Сейчас-сейчас, — он засуетился, перебирая костяшки на счётах.

Морис равнодушно обвел взглядом таверну и, расплатившись за номер, поднялся по лестнице. К его великому разочарованию, Фелим уже прилично выпил и мирно посапывал на гостиничной койке. Мустангер принял решение не расталкивать слугу, а дать ему протрезветь до утра. Он вышел во внутренний двор, сел на своего скакуна и пустился галопом в прерию безо всякой цели.

Никогда еще Морис не чувствовал себя таким разбитым. Он гнал коня во весь опор по бескрайней зеленой равнине, залитой лучами закатного солнца. В памяти всплывали образы недавнего прошлого: длинный, утомленный долгой дорогой обоз и прекрасные голубые глаза, выглядывающие на Мориса из-за занавесок изящной кареты; многолюдный прием в Каса-дель-Корво и ангельская фигурка в белом платье на асотее; бешеная погоня за крапчатым мустангом с прекрасной всадницей… Неужели все это было зря?

Впереди показалась дорога на Рио-Гранде. Ирландец резко остановил лошадь, точно заметил какую-то опасность, но вовсе не предосторожность была причиной этой внезапной остановки. Непрошеное воспоминание поразило Мориса, как молния. Сколько раз он встречал здесь Исидору верхом на вороном, спешащую к мексиканской границе? С какой любовью на него смотрели эти черные глаза, которые теперь дарят нежность совсем другому человеку! Что за великая тайна — женское сердце? Может ли оно любить или лишь притворяется?