На экране появляются картинки. И кровь застывает у меня в жилах.

– Узнаёте эти фотографии? – спрашивает леди А. – Полюбуйтесь, вам всего пять лет, а вы уже в стороне от других детей.

Она берёт меня за подбородок и заставляет посмотреть на экран.

– Это вполне объяснимо, – продолжает леди А. – Все боятся вас. Девочку, которая умеет управлять людьми.

Её пальцы такие же ледяные, как воспоминание, которое поднимается на поверхность.

Моё лицо залито слезами. Остальные девочки играют и смеются. Смеются, потому что им весело. А ещё потому, что они запретили мне играть с ними. И радуются, что я плачу. Они злые. Я спряталась во дворе за деревом и с завистью смотрю на них. Я хочу играть с вами. Позвольте мне играть с вами. Я думаю об этом изо всех сил. Думаю, глядя на них. Какое-то время они ещё продолжают смеяться. Потом та, на которую я смотрю, – самая насмешливая – вдруг перестаёт прыгать через резиночку и приближается ко мне. Она не понимает, почему поступает так. А я знаю. Я уже проделывала это с Диего, нашим псом. Он убегал от меня и не хотел слушаться, тогда я подумала очень сильно, будто была прямо у него в голове. Я – Диего, я возвращаюсь к Миле. И он тут же подбежал ко мне. Я тогда не обратила особого внимания на то, что произошло. Просто я хотела, чтобы Диего вернулся. И это получилось. Вот и всё. А теперь то же самое – с вредной девчонкой и её резиночкой. Она начинает кричать, она ужасно злится. Но при этом берёт меня за руку и ведёт к остальным. Она кричит ещё громче, трясёт головой – и подталкивает меня к резиночке, как если бы кто-то другой двигал ею. Я начинаю прыгать. Я смеюсь сквозь слёзы. А три девчонки вопят, но не могут сдвинуться с места, чтобы меня прогнать. Но потом на шум приходит воспитательница – и всё портит. Сначала она не может понять, что они пытаются ей объяснить:

– Мы не хотели играть с ней, но она…

Воспитательница поворачивается ко мне.

– …она нас заставила!

Воспитательница пытается успокоить девчонок, глядя на меня с каким-то странным выражением. Поэтому я убегаю и снова прячусь за деревом. Но я больше не плачу. Я довольна. Я заставила их поиграть со мной…

– …Дети боятся вас, – кивает леди А. – Уже в этом возрасте. Они жалуются, что им приходится делать что-то, чего они совсем не хотят. Когда вы рядом. И учителя, и родители против того, чтобы вы проводили время с другими детьми. Ни одна девочка никогда не приглашает вас к себе в гости. Как вы думаете, почему?

Я задыхаюсь в этой запертой комнате. Мне нужен воздух, я хочу выйти отсюда.

– Посмотрите на следующее фото, – продолжает она. – Здесь вам тринадцать. Это баскетбольный матч, и вы на скамейке запасных. Хотя вы – лучшая по всем спортивным дисциплинам. Но вас не желает брать ни одна команда… По правде говоря, никто не понял, почему ваша одноклассница стала биться головой о железную дверцу своего шкафчика – помните, в раздевалке, когда вы остались с ней вдвоём.

Я изо всех сил сопротивляюсь нахлынувшим воспоминаниям. И всё же её имя возвращается ко мне, как бумеранг: Джейн. Тут же всплывает и сцена, повторявшаяся каждую перемену. Джейн отдаёт приказ, и остальные девчонки меня бьют. Конечно, я ждала момента, когда окажусь с ней наедине, чтобы взять реванш.

– Никто не любит вас, мисс Хант. Вот почему вы всегда на скамейке запасных. Никто вас не любит.

Каждое её слово, каждый слог словно перемалывает мне кости. Леди А. наносит решающий удар:

– Даже ваша семья.

Я чувствую, что пол уплывает из-под ног. С. пытается поддержать меня, но я отталкиваю его, продолжая сопротивляться:

– Зачем вы делаете это со мной? Что вам нужно?

Леди А. не слушает. Она продолжает, как если бы я была внимательной ученицей на её жестокой лекции.

– Но вот что странно, действительно странно. С четырнадцати лет у нас больше нет фотографий, запечатлевших вас в деле. Но есть другие снимки. Не менее любопытные в своём роде.

Я смотрю на новую картинку, занимающую весь экран. Два подростка смеются взахлёб. Мы смеёмся взахлёб, он и я.

– Нильс, – шепчу я.

– По крайней мере, – снисходительно бросает она, – мы нашли хотя бы одного человека, который вас любит.

– Он не имеет ко всему этому никакого отношения!

Леди А. в очередной раз не обращает внимания на мою реакцию.

– Все эти годы вы вели себя очень осмотрительно, – признаёт она. – Настолько осмотрительно, что до сих пор мы единственные знали обо «всём этом», как вы выражаетесь. Тем не менее, мисс Хант, вы должны признать и принять вашу феноменальную способность. Перестать её стыдиться. Научиться говорить о ней как о даре, об огромном преимуществе.

Я называла это иначе – проклятием. И сделала всё, чтобы похоронить как можно глубже в себе. Леди А. вскрыла мой череп своими режущими словами, выпотрошила самые тёмные уголки памяти, стремясь откопать этот ещё не остывший труп.

– Чего вы от меня ждёте?

– Что вы снова начнёте делать то, что у вас так хорошо получается, – произносит С., немного отступая назад.

– Вы хотите меня заставить… применять мою способность? Рассчитываете воспользоваться мною?

– Какой ограниченный взгляд! – возражает леди А. – Скорее мы предлагаем вам почётную возможность послужить родине. Добавить свой кирпичик в прекрасное здание, которое мы строим.

– Плевать я хотела на ваше здание! Вы мне отвратительны со своим шантажом!

– Конечно, у вас есть право предпочесть суд и тюрьму.

– Да вы блефуете! Вы не сможете доказать, что я кого-то убила!

Я уже готова вцепиться ей в горло, но тут вмешивается С.

– Мила, прошу вас, ведь это и для вашего блага в том числе. Чтобы вы смогли жить – такой, какая вы есть.

– Не трогайте меня! Ненавижу лицемеров! Вы как пёсик у её ног! Мне вас жалко! Я ничего не буду делать для вас!

От крика мне немного легчает. Но в целом ничего не меняется. Пёсик, виновато улыбаясь, отступает назад. И теперь между мной и леди А. нет никакого буфера.

– Уведите её, – приказывает она. – Пусть судья Фарелл подпишет приказ о немедленном задержании. До суда она должна находиться под усиленной охраной. И позаботьтесь о пайке.

Леди А. поворачивается ко мне, продолжая обращаться к С.

– А среди заключённых распространите информацию: мисс Хант – опасная психопатка. Она похитила маленького ребёнка и расчленила его. Живого. И да, позаботьтесь, чтобы она не оказалась в камере одна.

Леди А. уже на пороге, готовая выйти из комнаты. Вдруг она останавливается и ослепительно улыбается, словно ей в голову пришла блестящая идея.

– А завтра проведите обыск у Нильса Стернберга. И пусть у него на кухне, в духовке, найдут обгорелые куски плоти – всё, что осталось от маленькой жертвы.

Она снова улыбается.

– Это превратит его в вашего сообщника, мисс Хант. Очень жаль. Такой милый молодой человек.

Я падаю на колени, у меня кружится голова. Лицо Нильса вертится вокруг с бешеной скоростью. Фотография, где мы смеёмся взахлёб. Тень ложится на его черты. Ледяные белые руки словно растирают меня в порошок.

– Подождите, – выдыхаю я.

Леди А. остаётся стоять спиной ко мне, но в её голосе я слышу удовлетворение.

– Мы не сомневались, что вы проявите патриотизм.

Машина бесшумно въезжает в железные ворота. Створки со стуком закрываются. Эхо гуляет по огромному двору, окружённому высокими бетонными стенами. С. только что снял повязку с моих глаз. Свинцовое небо грозит нас раздавить. В глубине двора возвышается шестиэтажное здание с небольшими зарешеченными окнами.

Я вопросительно смотрю на С.

– Это государственная тюрьма. Особо охраняемая часть. Здесь сидят серийные убийцы, люди с тяжёлыми психическими патологиями, опасные для самих себя и, разумеется, для окружающих.