Перед началом вечера Саша забежала за Таней Касатовой. Сидела у нее, ждала. У Тани комната — как на картинке в журнале. Большая, светлая, обставленная дорогой мебелью. Саша устроилась на уголке широкой постели. Таня стоит перед шкафом, где зеркало — во весь рост. Платье она уже надела, темно-синее, корсет затянут, короткая пышная юбка.
Теперь стоит, еще босая, причесывается. Саше очень нравится Таня. У нее челка до глаз, веселые глаза, полные губы всегда улыбаются. И так искренне. Посмотришь, и улыбнешься в ответ. Таня зачесывает волосы в хвост, все очень просто, она так и в школу причесывается. А зачем ей мудрить с волосами, если они такие красивые — пушистые, ниже попы.
Но красится она долго. Уже все на свете темы обговорили — а Таня еще только один глаз накрасила.
— Опоздаем. — сердится Саша.
— Но я быстрее не могу, — теряется Таня, — Попробуй стрелки наведи ровно…
Саша никогда еще не наводила стрелок. Ресницы у нее длинные, золотистые. Большие серые глаза и светлые волосы. Мама говорит, что она красивая. Но, наверное, красота — это не просто то, что дала природа. Надо уметь так долго и тщательно, как Таня оформлять свою красоту. Тогда ее и заметят. Возле Тани всегда собираются мальчишки. Но не только потому, что она самая красивая в классе. С нею всем хорошо, потому что она всегда смеется, никогда не обижается, и сама никого не обидит.
Таня наклоняет голову то на одну сторону, то на другую — смотрится. Ее овчарка Шмель лежит на ковре, уши насторожены. И вслед за Таней склоняет голову то влево, то вправо.
Нельзя сказать, что школу внутри не узнать. Это все та же их школа: раздевалки для старших и маленьких, коридоры с выщербленной плиткой, рекреации. И все же школа особенная — праздничная. По коридорам носятся младшие в карнавальных костюмах. Снежинки, гирлянды, стенгазеты.
Саша одернула свое серебристое платьице. Мама не стала сейчас покупать ей новое платье, сказала — новое будет на выпускной вечер.
Праздник начинается со спектакля. Его готовили малыши. Как весело сидеть в актовом зале, плечом к плечу с одноклассниками, передавать друг другу пакетики с шоколадными конфетами и длинными белыми семечками. Дедом Морозом нарядился физик. Дедушка получился высокий, стройный, с молодым голосом. Вместе со Снегурочкой он освободил от плена Бабы-Яги «Новый год» — мальчишку из третьего класса, на шапочке которого были нашиты цифры «2014». Снежинки на радостях пустились танцевать
Потом малышей увели в собственные классы, где для них был накрыт чай, а в зале остались старшие.
Жаль, что давно уже не в ходу старинные танцы — как хорошо, наверное, кружиться с кавалером. И все же славно, что их время прошло — потому что ни вальс, ни танго Саша танцевать не умеет. Ну а дискотека — это для всех.
Захар легонько тянет Сашу за руку:
— Пошли, чего покажу.
В коридорах пусто. Они спускаются на первый этаж. «Что он тут может мне показать?» — думает Саша. Захар тянет ее в закуток под лестницей. И открывает дверь черного хода.
Тишина. Твердый блестящий снег. Он сияет в свете полной луны. А на самой Луне так отчетливо видны моря и океаны. Вот где была настоящая сказка, а не наигранная, как там, в зале.
Они долго стояли, завороженные, не находя в себе сил вернуться в реальный мир.
**
Третья четверть — самая долгая, нудная. Праздники уже позади, а весна еще далеко. Как в мультфильме про Винни Пуха — «завтрак уже закончился, а обед еще не думал начинаться».
Учителя нервничали — недели, отделяющие школьников от ЕГЭ, таяли, опережая снег. Переживали учителя по-разному. Кто-то за себя: вдруг подопечные завалят математику или английский? Может, лучше не рисковать, и не допустить кого-то до экзаменов?
Другие, прежде всего, издергались за ребят. Что сделать для того, чтобы проплыли они благополучно между «Сциллой и Харибдой», между заданиями тестов?.
— Приходите пораньше, — говорила Тамара Михайловна, — Будем дополнительно заниматься. Полчаса захватим перед уроками. И на большой перемене… Если сложить за неделю — нормально по времени получается. Ничего, прорвемся.
И тут же начинала убеждать тех, кто виртуозно списывал, и надеялся применить этот талант на экзаменах.
— Видеокамеры… Записи будут храниться три месяца. Приподнимет Даша юбку, начнет списывать с коленки, и останется без аттестата. Учите, учите, пока есть время! Я же вам там ничем помочь не смогу… Понимаете, лодыри мои любимые, мне же даже подняться с вами в кабинет не разрешат. Я буду сидеть на первом этаже, без телефона. Если у меня в сумке обнаружат телефон, хотя бы выключенный….
Коля Игнатенко сводил густые брови, откашливался:
— Тамар Михална, а как насчет наручников. Ну, чтоб совсем гарантировано не сдули…Чё то мне все это напоминает….
— Да что стараться то, — горько сказала Даша Белякова, — Я вон хотела на художественное отделение в универ пойти. Пять мест бесплатных в этом году оставили. Или сто восемнадцать тысяч гони… Где у меня мама возьмет?
— И куда ты решила? — заинтересовался Вася.
— А мне теперь все равно. Я рисовать хотела…
— Это что, — не выдержала Саша. Она сама себя удивлялась в этой школе. Прежде никогда не осмеливалась встревать в разговор, — Та классная, что прежде у меня была, знаете, как пугала? Вот не попадете вы в институт и — ужас, ужас, ужас — придется учиться на какую-нибудь медсестру. А медсестра знаете, сколько получает? Она профессией медсестры нас пугала! А там, где Андрюшка лежит — всего две дежурных сестры на этаж. Кто-то мучится от боли, а у сестры дел выше крыши. Ей просто некогда подойти, может, там лишний укол или что… кто сейчас идет в больницу работать? Никто. Всех убедили, что это не работа, а отстой и три копейки в кармане.
Тамара Михайловна остро всматривалась в лица, переводила взгляд с одного на другое.
— А я на социологию, — тихо сказала Таня, — там только платно, но родители сказали — пусть. И чтобы потом ехала в Москву, у них там знакомые…в центре…
— Тебе-то хорошо, твои заплатят без вопросов.
Вот-вот предстояло выйти им на дорогу, где уже никто не будет опекать их, как детей, где придется бороться за место под солнцем. Тамара Михайловна впервые видела на лицах тех, кого знала с детства — взрослую озабоченность.
Захар покачивался на стуле, и казался самым большим пофигистом из всех. Тамара Михайловна знала, что ему-то труднее всех и придется — надежды на мать-алкоголичку никакой, только на себя. Но он был умен и смел, мог рискнуть — и выиграть.
— Все, что могу, я для вас сделаю, — сказала Тамара Михайловна, — Вузы — это конечно, замечательно. Мы постараемся. Но я не хочу, чтобы вам когда-нибудь было стыдно, что бы пишете с ошибками на родном языке. Что вы по-настоящему бедны, не имея в душе настоящего богатства — поэзии, прозы русской.
— Идеалистка она все-таки, — шепнула Анеля Саше.
— А может, — Тамара Михайловна, — Когда-нибудь, в трудную минуту, стихи вас и вытянут. Будет темно, пусто, мрачно на душе, а вспомните какие-то строки — и улыбнетесь, и вздохнете глубоко, и жить захочется..
И негромко, точно рассказывая, как она всегда читала им стихи, она начала:
Сложно жить летучей кошке,
Натянули провода,
Промахнешься хоть немножко,
И калека навсегда.
Развели тоску такую,
Понавешали тряпье,
Но лечу, кто не рискует,
Тот шампанское не пьет.
Ее любимый одиннадцатый класс улыбался уже сейчас.
**
Андрей умер в первых числах марта, когда только-только в воздухе проявился запах весны. Робкий, первый, который еще будут побеждать морозы, и все же, все же…
С момента возвращения из Израиля ребята навещали его каждый день, и по очереди, и по нескольку человек сразу. Носили ему книги, из дома перекидывали на его планшет забавные картинки. Никто не задумывался, сколько Андрей проживет. Все ждали чуда. И Сергей Викторович в какой-то степени это чудо совершил. Вместо обещанных израильскими врачами нескольких недель Андрюшка прожил три месяца.
