Но Гримберт не возражал, хоть и ругался сквозь зубы к вящей гиеньей радости. Эти короткие прогулки пусть и не походили на привычные ему прогулки по фруктовым садам Туринского палаццо, приносили немалую пользу. Не потому, что у него наконец появилась возможность размять ноги, готовя их к побегу. А потому, что каждая прогулка неминуемо приносила ему новые знания об устройстве рутьерского лагеря. Всякий раз, когда его бесцеремонно вытаскивали за цепь, точно ведро из колодца, он старался украдкой подмечать все, что находилось вокруг. Расположение офицерских шатров и землянок-складов. Протоптанные тропы и места закладки сигнальных мин, маршруты часовых и козлы с оружием…

Обычно Гримберту не дозволялось с кем-то разговаривать, но для Преподобного Каноника Вольфрам по какой-то причине сделал исключение. Видно, не хотел обижать почтенного пушкаря, которому страсть как хотелось обсудить свою подопечную с «мессиром рыцарем», понимающим в артиллерийском деле куда больше никчемных рутьеров.

- Да, сударь, - пушкарь вновь потер культи друг о друга, - Сила в ней удивительная, в моей красавице. Верите ли, крепостную башню завалить может одним выдохом. Ребята, конечно, ворчат, особливо когда жар во время выстрела наружу травит, ствол-то у нее местами подпорченный уже, с разрывами, прорываются, значит, газы-то. Оглянуться не успеешь, как заденет кого из обслуги. Тут уж, конечно, ничего не поделаешь, только золу смести остается. Да, многих, многих на своем веку она сожгла, но не потому, что характер паскудный, а просто душа у ней такая боевая, у моей Гретты…

Но дальше Гримберт его не слушал. Потому что взгляд его, внимательно рыскавший по лагерю в попытке обозначить и запомнить бесчисленное множество деталей, вдруг наткнулся на одну, к которой мгновенно примерз насмерть. Да так, что не оторвался бы даже если б в лагерь рутьеров снизошли ангелы Господни, озарив все вокруг небесным светом.

«Безумная Гретта» была не единственной великаншей, обитавшей среди рутьеров. Поодаль от хоженых троп, почти на окраине, виднелась еще одна громада, так же заботливо укрытая мешковиной и ветошью. Может, она была и пониже бомбарды, возлежавшей на грузовой повозке, однако все равно внушительного роста, по крайней мере вдвое выше самого высокого рутьера. Просто груда ящиков, подумал Гримберт, ощущая внезапно испарину на груди. Какой-нибудь разбойничий скарб или запасы дров или… Мало ли всякой дряни может скопиться в разбойничьем логове? То, что издалека кажется массивными плечами, скорее всего, просто бочонки, а там, посредине, где мог бы располагаться шлем…

Он мог лгать себе сколь угодно долго, однако собственной душе не солжешь. Душа его вдруг негромко загудела, словно наполняемая энергией. Она ощутила что-то родственное в этой бесформенной куче, и сладко заныла, эта глупая, обмороженная, уставшая сверх всякой меры душа. Да так, что Гримберт ощутил сильнейший зуд в основании черепа, там, где под грубым ошейником располагался нейро-разъем.

Великий Боже, пошли мне знак, чтоб я понял, что не сошел с ума и мне не мерещится это.

«Убийца».

«Предрассветный Убийца» во плоти.

В стальной плоти весом полных двадцать имперских тонн.

Его собственный доспех, трижды проклятый и трижды благословенный.

Рутьеры, укрывшие его тряпьем и маскировочными сетями, поработали на славу, но даже они не в силах были скрыть контуры, знакомые Гримберту лучше, чем собственное отражение в зеркале. Контуры, которые он прежде презирал, находя их отталкивающими, неуклюжими и лишенными изящества настоящих боевых машин.

Тяжелый приземистый корпус, кажущийся грузным и неуклюжим, совсем не похожим на стройные осиные тела его старших собратьев. Не знающий ни разнесенного бронирования, ни рационального наклона бронелистов, он делал «Убийцу» похожим на неуклюжего коротышку в ряду стальных, созданных для обжигающей схватки, хищников. Башня, венчавшая этот неказистый корпус, выглядела миниатюрным подобием крепостного донжона, но не отличалась прочностью каменных фортификаций, ее формы были продиктованы необходимостью обеспечить хозяину отличный обзор, но никак не уберечь его от вражеских снарядов. Массивные спонсоны, выпиравшие по обеим сторонам, оканчивались не грозными орудиями главного калибра, а тонкими пулеметными жалами, кажущимися жалкими для столь громоздкой фигуры. Даже ноги у «Убийцы», лишенные изящества и сложных сочленений, выдавали в нем учебную машину.

Самый уродливый доспех во всей Туринской марке, подумал Гримберт, ощущая, как душа его тает, размягчаясь, будто воск, заполняя каверны и трещины в ледяной глыбе тела. Уродливый, устаревший еще при жизни его деда, с несуразно малой огневой мощью и скромным моторесурсом, годящийся лишь для овладения рыцарским искусством, но никак не для боя.

Он думал, его доспех так и лежит, брошенный хозяином, в волчьей яме посреди леса. Тонны мертвой стали, которыми никогда больше не обрести единства с человеком. Но это был он. Без сомнения, он. Значит, «Смиренным Гиеном» каким-то образом удалось поднять его и перевезти в лагерь. При одной только мысли о том, сколько трудов и времени им стоила эта работа, Гримберт на мгновение даже ощутил подобие уважения. Обойтись без гидравлических подъемных кранов, лебедок и дизельных погрузчиков, орудуя одними только примитивными рычагами, веревками да возами…

Преподобный Каноник отличался удивительной зоркостью как для человека, чьи глаза похожи на запеченные в тесте ягоды. Иначе, наверно, в пушкарском деле и не бывает. По крайней мере, он мгновенно уловил, на что смотрит Гримберт. И захихикал, утирая от брызжущей слюны свой кривой, неправильно сросшийся подбородок:

- Что, заметили свою крошку, мессир? Ох и работы она нам задала, по правде сказать!.. Два дня ушло только чтоб сервоприводы перебрать и проводку заменить. Мне господин Вольфрам так и сказал: «Если через три дня этот болван не пойдет, я прикажу тебя самого в пушку зарядить!». А как прикажете ремонтировать, ежли там дырок больше, чем в моих портках? Повезло, что второй болван под рукой был. Его «Гретта» хоть и угробила, да кое-где он получше сохранился. Чего не хватало, с него снимали.

- «Страж»? Вы разбирали «Стража», чтоб починить мой доспех?

Это не укладывалось в голове. Наверно, череп его от долгого сидения в яме съежился, потому что всякая мало-мальски значительная мысль распирала его изнутри, не способная перевариться во что-то осмысленное.

Никто из рутьеров не сможет управлять рыцарским доспехом. Может, этого не соображают Гиены или самые недалекие из офицеров, но это совершенно точно должен сознавать их вожак. Для управления доспехом нужен рыцарь с нейро-разъемом. Мало того, не всякий, а только лишь тот, под уникальные мозговые волны которого доспех откалиброван. Рыцарский доспех, пусть даже такой примитивный и устаревший, как «Убийца», это не краденая лошадь, на которую достаточно надеть седло, чтоб сделать своей собственностью.

Может, Вольфрам намеревается продать кому-то доспех? Еще более нелепая затея. Даже если он перекрасит его и водрузит на лобовую броню какой-будь фантастический герб, цифровая сигнатура немедленно выдаст его истинное имя первому же встречному рыцарю. Это приведет Вольфрама Благочестивого в застенки Туринских палачей еще быстрее, чем если бы он сам заколотил кулаком в замковые ворота, признаваясь во всех грехах.

Значит…

Мысль эта начала вызревать в голове, но, успев пустить лишь пару ростков, оказалась безжалостно вырвана. Обнаружив, что Гримберт смотрит на «Убийцу», Вольфрам резко оторвался от разговора с Бальдульфом, которым был поглощен, и зло бросил:

- Паяц, ржавый ты бродяга, ты, кажется, ни в грош не ставишь свои обязанности дуэньи! Отправь-ка мессира рыцаря обратно в его покои! Негоже ему столько времени крутиться среди черни, а ну вдруг как блоха дикая его загрызет?.. Чего пялишься? Вниз его!

«Убийца»…

Даже оказавшись в привычной яме, смердящей как кладбище скота и промороженной до такой степени, что взгляд, казалось, примерзал к земляным стенам, Гримберт не смог задавить эту мысль. Наоборот, все больше распалялся.