Преподобный Каноник захихикал, прикрывая рот беспалой ладонью. Выглядел он как человек, которым выстрелили из пушки вместо ядра, но Гримберт решил, что проявлять брезгливость неуместно. Не после того, как он провел неделю в помойной яме, пропитавшись ее запахами.

- Значит, это и есть «Безумная Гретта»?– осторожно спросил он, разглядывая примостившуюся на краю лагеря бомбарду.

Прикрытая великим количеством брезента и шкур, обвязанная тряпьем, возлежащая на огромной четырехосной телега, на которую можно было водрузить целый дом, она скорее походила на ствол исполинского дерева, чем на артиллерийское орудие. Но Гримберт знал ее истинную силу.

- Она самая и есть, - с гордостью подтвердил Преподобный Каноник, - Наша святая покровительница и защитница. От рождения она, правда, именовалась «Святой Екатериной», когда триста лет назад ее отлили в Корбейле, но носить это имя ей долго не пришлось. Граф Венессен, отбивший ее при Соломенном Ратовище, велел переименовать ее в «Визгливую Марию», и следующие сорок лет она трудилась под его началом. Ну а после Сахарной Смерти она оказалась в войске графа Кузерана, где стала «Чумной Плакальщицей». Была даже, вообразите, на южной границе, била там хеттов, которые прозвали ее на свой манер, «Каргоаддар». На их проклятом языке это значит «Безногая сука с железным ртом».

- Она… большая.

- Уж еще бы, сударь! В ней, между прочим, восемьсот семнадцать квинталов весу, не крошка. Это на имперские почти сорок метрических тонн! Не верьте тем, сударь рыцарь, кто говорит, будто женщины в теле добрее душою и милосерднее. «Безумная Гретта» в гневе страшнее всех демонов ада!

Преподобный Каноник, семенящий вокруг Гримберта на своих полусогнутых обезьяньих культяпках, не занимал у «Смиренных Гиен» офицерской должности, однако, как и все знатоки артиллерийского дела, пользовался заметным уважением. И явно не потому, что был первым красавцем среди рутьеров.

Все пушкари на памяти Гримберта выглядели весьма скверно, отпечаток их опасного ремесла за годы работы неизбежно въедался в плоть, оставляя на ней особенное, хорошо различимое, клеймо. Почти у всех пушкарей, что он знал, не доставало пальцев, у некоторых и кистей, многие щеголяли выжженными глазницами или скальпами, свисающими с головы подобно высохшим тряпицам, размозженными носами, перекошенными челюстями. Огнедышащие боги, которым они подчинялись, алкали щедрой платы, подчас взимая ее со своих жрецов без всякой милости.

Преподобный Каноник выглядел так, будто стал пушкарем неисчислимое количество лет назад, успев поработать со всем, что в силу своей конструкции может выдыхать пламя и смерть. Лишенная волос, несимметричная, беззубая, его голова походила на запеченный орех, побывавший в щипцах, но каким-то образом сохранивший целость и сросшийся обратно из осколков. Кожа, которая ее обтягивала, местами была гладкой и ярко-алой, как у младенца, покрытой липкими слюдяными спайками, местами серой как старая ветошь, местами и вовсе напоминала грубую сапожную юфть, пошедшую грубыми складками. Удивительно было то, что при подобных увечьях, свойственных представителям его ремесла, Преподобный Каноник сохранил не только слух, но и зрение. Его глазницы запеклись, превратившись в крохотные ороговевшие щелочки, но за щелочками этими отчетливо виднелись плавающие в мутной стекловидной массе угольно-черные зрачки, насмешливо взирающие на собеседника.

Преподобный Каноник выглядел таким ветхим, старым и хилым, что не мог бы поднять и пистолю, не говоря уже об аркебузе, однако, когда доходило до дела, мгновенно преображался. Из длинных рукавов выныривали багровые культи, снабженные грубыми протезами с загнутыми гвоздями, челюсть переставала дрожать, взгляд фокусировался, а речь становилась отчетливой и уверенной.

- Красотка, верно, мессир? - прошамкал пушкарь «Смиренных Гиен», с обожанием глядя на исполинскую мортиру, - Нрав у нее сложный, это верно, за этот месяц она сожгла уже четверых да двоих раздавила, но в глубине души она настоящая леди. И новое имя ей нравится. Мы с ней уже несколько лет, а она так меня и не погубила. Поверьте мне, не такая уж она и склочница, как хочет казаться…

Уму непостижимо, сколько пороху нужно этому чудовищу, подумал Гримберт, разглядывая огромный зев бомбарды. Украшенный вокруг дульного среза сложным орнаментом из вензелей, символов, львиных пастей и крестов, он был столь огромен, что внутри свободно смог бы сесть, свесив наружу ноги, взрослый мужчина.

Совершенно примитивное устройство, при одном взгляде на которое Магнебод бы не удержался от ругательств. Архаичное, нелепое, не идущее ни в какое сравнение с мощными и дальнобойными рыцарскими орудиями. У него не было даже толкового лафета, а прицельные приспособления были столь примитивны, что вся титаническая мощь огромного каменного снаряда должна была уходить впустую, если только стрельба велась не в упор.

- Видели бы вы, как она блестит на солнце, - Преподобный Каноник ощерился в беззубой ухмылке, которую обрамляли свисающие сухими сизыми клочьями губы, - Я ее нарочно маслицем натираю, тряпочками полирую… Блестит аки самоцвет!

С точки зрения Гримберта «Безумная Гретта» заслуживала лишь того, чтобы похоронить ее в лесу. Это старое чудовище, на чьих боках еще виднелись клейма и вензеля давно почивших герцогов и королей, не годилось для той работы, которую вынуждено было исполнять. Может, никчемная «Гретта» еще могла усилить собой какую-нибудь захудалую крепость на восточной границе, но в качестве полевого орудия представляла собой скорее обузу, чем подспорье. Если Вольфрам по какой-то причине еще не избавился от нее, то только лишь потому, что как и всякий скряга не сознавал, что это богатство приносит ему больше проблем, чем пользы. Эта мортира ничуть не усиливала «Смиренных Гиен», напротив, жадно потребляло их небогатые ресурсы, тяжело нагружая обоз и расходуя не бездонные силы. Не говоря уже о том, каких трудов стоило замаскировать эту громаду или расчистить ей пусть сквозь вековечные заросли Сальбертранского леса.

Однако именно это чудовище едва не отправило тебя на тот свет, напомнил себе Гримберт. Если бы не Вальдо, успевший в последний момент, отчаянно подставивший своего «Стража» под удар…

Вальдо, подумал он. Бедный мой несчастный Вальдо.

Он ничем не заслужил такой участи – в отличие от меня. Он отговаривал меня, пока я пер, точно одержимый, вперед, загоняя своего «Убийцу», точно уставшую лошадь. Он предостерегал меня, когда я забывал про осторожность. Он обращался к голосу разума, когда я, одолеваемый гордыней, несся не разбирая дороги, желая покрыть себя рыцарским подвигом. Он…

Он играл в шахматы лучше, чем я смог бы когда-либо научиться.

Гримберт стиснул зубы, чтобы не позволить случайно выкатившейся слезе стать поводом для насмешек. Напрасная предосторожность. Все свои слезы он уже выплакал в яме, осушил запасы до дна, на всю жизнь вперед.

Держись, Вальдо, мысленно попросил он. Держись, пожалуйста. Как бы худо тебе не было, я найду способ вызволить нас отсюда. Подать сигнал отцу или сбежать. Но больше я не позволю тебе расплачиваться за свою глупость, обещаю.

Шанса для побега все еще не представилось, однако с того дня, когда Вольфрам устроил ему взбучку, пригрозив ножом, в его судьбе произошли некоторые перемены, которые можно было считать обнадеживающими. Если прежде Вольфрам считал возможным разве что плюнуть в яму, и то походя, от скуки, то теперь по меньшей мере раз в день приказывал Ржавому Паяцу вытащить «мессира рыцаря» из его покоев, позволяя пройти на цепи сотню-другую шагов.

- У высокородных господ конструкция как у породистых лошадей, - объяснял он, ухмыляясь, - Моцион им нужен, чтобы слабость в организме не случилась. А этот больших денег стоит, худо будет, если сгниет в своей яме!

Эти прогулки были унизительны, Вольфрам тащил его на цепи вокруг лагеря, позволяя Гиенам хохотать до беспамятства и швырять в пленника всяким сором. Для них это тоже было чем-то сродни разрядки, позволяющей выплеснуть скопившееся от долгого безделья напряжение.