Кроме того, мне нравилось, что нас, а точнее, меня там знал весь персонал – оба бармена и три официантки. Они знали мое имя и профессию и помнили, что я не любил острый соус к мясу и предпочитал виски. Конечно, в каком-то роде это была их работа, но подобные мелочи позволяли мне ощущать то, что не было для меня привычным чувством. Они позволяли мне испытывать чувство принадлежности. Я отдавал себе отчет в том, что это было не тем местом, принадлежность к которому должна была вызывать гордость, но быстро забывал об этом каждый раз, когда, увидев меня в дверях, один из барменов подмигивал мне и тянулся за бутылкой моего любимого виски.
Мы приходили в бар около девяти, а то и десяти часов вечера с закатанными по локоть рукавами рубашек, ослабленными галстуками и пиджаками, перекинутыми через плечо. Наш столик в дальнем углу всегда ожидал нас с табличкой, на которой черным маркером было написано «Резервировано». Мы всегда заказывали много еды, слишком много, и наедались закусками еще до того, как официантка приносила главные блюда. Большинство из нас оставалось в баре до часу ночи, а то и до самого закрытия, но мы никогда не напивались до беспамятства. Даже будучи вне стен офиса, мы продолжали говорить о работе, жалуясь на начальство и клиентов и придумывая грубые и не такие уж и смешные шутки в отношении коллег, которых не считали частью нашего небольшого коллектива. Иногда, очень редко, я и пара моих «друзей» решали продолжить вечер и после закрытия бара отправлялись в ближайшее караоке или в любое другое заведение, чьи двери были открыты 24 часа в сутки.
Пару раз вечер закончился для меня в кровати в объятиях Вики, которая была на пару лет младше меня, носила исключительно черные чулки и занимала позицию младшего аналитика. У нас с Вики не было ничего общего, кроме того, что мы не особо любили говорить о себе, да и вообще говорить друг с другом. В офисе мы обменивались вежливыми приветствиями, а после наших совместных ночей она лишь говорила «пока» и никогда не целовала меня на прощание. В каком-то роде она была для меня идеальным партнером, который не пытался стать частью моей жизни, одновременно наполняя ее тем, чего в ней недоставало.
Некоторое время мои мысли были поглощены воспоминаниями о Вики. Это могло длиться пару минут, а, может, и около часа. В месте, где я находился, время, казалось, поддавалось совершенно иным законам. Оно не двигалось вперед, скорее, оно крутилось в непроницаемом замкнутом круге. Здесь, между этими четырьмя стенами, мокрой от пота постелью и мной время превратилось в бесконечность. Если бы я был способен найти силы для того, чтобы подойти к окну и увидел бы, что над Тихой Долиной кружилась огромная воронка, затягивающая ее в другое неизведанное измерение, то едва бы повел бровью. Пока я представлял себе эту картину, в мыслях раздалось:
«– Что ты хочешь?
– Я хочу убить время.
– Время очень не любит, когда его убивают».
Я думал о Вики, о ее темно-сером пиджаке и неизменно красной помаде. О том, как каждые полчаса она поправляла свою прическу, хоть та и оставалась такой же идеальной, как утром. Я вспоминал наше знакомство и первый раз, когда что-то в ней показалось мне непреодолимо притягательным. Но больше всего мои мысли были заняты желанием того, чтобы она оказалась рядом. Дело было совсем не в моих к ней чувствах, мне просто было необходимо присутствие другого человека. Друг или враг – неважно, мне требовалось, чтобы кто-то очутился рядом и своим присутствием убедил меня в том, что мир не застрял в этом паршивом дне. Чтобы кто-то убедил меня, что время однажды сможет вырваться из проклятого замкнутого круга.
Несмотря на то, что наши вечера в баре, как правило, заканчивались на тихой ноте, это почти никогда не было окончанием моей ночи. Наблюдая за остальными с их уставшими лицами и тяжелыми веками, я становился их отражением, повторяя: «Да, уже действительно поздно» и «Я жду не дождусь, когда лягу в постель». Я мог лишь надеяться, что моя имитация усталости не была слишком плоха. Конечно, я тоже был выжат после трудовой недели, но моя жажда была сильнее физического изнеможения. Она была сильнее желания спать и продуктивно провести следующий день. Эта жажда затягивала меня в свою воронку, подпитывая сознание идеей о том, что жить стоило здесь и сейчас и что мне было необходимо прочувствовать момент. Этот момент мог растянуться на пару часов, растворяясь в промилле и моих несвязных мыслях, но так и оставался недостаточно прожитым. Мне надо было стараться сильнее, я был обязан поймать его и выжать каждый грамм жизни, испытав его до конца и навсегда присвоив его себе. Конечно, я понимал, что это было ложной жизненной философией, оправдывающей мою проблему, но суть заключалась в том, что я руководствовался чувствами, даже когда здравый смысл твердил, что открывать новую бутылку было плохой идеей. В своей жизни я чувствовал так мало, что был не в силах совладать с этим импульсом и добровольно становился его пленником.
Наивное желание поймать момент и оставить его с собой навсегда не было единственным источником моей проблемы. Это не было единственной причиной, по которой, выйдя из бара, я направлялся в магазин за бутылкой виски или же ловил такси и просил отвезти меня в ближайшее работающее заведение, освещенное неоновыми огнями с мигающей надписью «Открыто». Кроме отчаянной попытки остановить время, в те моменты я уповал на то, что это могло заставить Тебя прийти ко мне. Прийти не одним недоговоренным предложением по пути на работу или несвязным монологом, когда я принимал душ или смотрел телевизор. Я хотел, чтобы Ты пришла ко мне так же, как это было в детстве, когда мы проводили вместе солнечные летние дни или могли часами напролет разговаривать перед сном, когда я забирался под одеяло, боясь, что родители или Софи могли нас услышать. Я жаждал вновь чувствовать прикосновение Твоих рук, как в тот день, когда мы упали с велосипеда.
Временами мне это удавалось. Ты приходила ко мне, когда я сидел в темноте с полупустой бутылкой в руке, запрокинув голову на кровать, и спрашивала, как прошел мой день. Я рассказывал Тебе о работе, о том, какой фильм видел накануне и о том, как все вокруг были способны жить в то время, как я был пустой оболочкой, впитывающей в себя повседневность.
«Знаешь, это как когда покупаешь шоколад с изюмом. Ты ведь покупаешь его потому, что тебе нравится изюм, так ведь? Так вот я это тот случай, когда покупаешь плитку шоколада с изюмом, а потом обнаруживаешь, что вместо начинки там издевательство в виде пары засохших ягод», – пытался объяснить я свою мысль, едва сдерживая икоту. Конечно, со мной все было немного сложнее, потому что я не знал, что было этим самым изюмом для меня. Я был не в силах определить, чего именно мне не доставало, но ощущал, что это «что-то» было самым главным. Возможно, я попросту не обладал талантом к жизни.
Сначала я рассказывал, как скучал по Тебе, но уже спустя несколько минут начинал обвинять во всех своих бедах. «Это все из-за Тебя. Все из-за того, что Тебя нет рядом, из-за того, что я не могу взять Тебя за руку и по-настоящему быть с Тобой. Зачем Ты делаешь это со мной?!» – спрашивал я, захлебываясь слезами. «Неужели так трудно понять, что мне без Тебя тяжело?». Ты никогда не прерывала меня и всегда выслушивала до конца несмотря на то, что я знал, что мои слова причиняли Тебе боль.
«Почему Ты приходишь ко мне так редко?» – однажды спросил я. В тот раз мы были на набережной холодной осенней ночью, и я забыл свое пальто в баре и сидел на ступеньках, ведущих к воде в одном пиджаке, чувствуя неминуемое приближение простуды. «Я лишь хочу, чтобы ты жил нормальной жизнью», – тихо ответила Ты, и из-за сильного ветра Твой голос звучал как еле уловимое эхо. «Пожалуйста, не сдавайся» – говорила Ты. После этого впервые за долгое время я ощутил Твою руку на своем плече. «Помнишь, когда тебе было еще совсем мало лет, я пообещала тебе, что мы обязательно встретимся?». Я спрашивал Тебя, сколько еще мне надо было ждать, но Ты лишь твердила, что наше время еще не пришло. Ты всегда говорила загадками, что, если хорошенько подумать, не должно было меня удивлять. Было вполне логично предположить, что голос в голове, не отягощенный материальной оболочкой, не мог давать точных прогнозов. Только вот Ты никогда не была для меня плодом моего воображения. Скорее, Ты являлась единственным, что было реальным в моем несуразном существовании, полном иллюзий и притворства.
