Но не было уже девы над водой, она без плеска ушла в глубину, и последнее, что успел подумать Айрик, глядя на еще колеблющиеся кувшинки это что слезы у нее, должно быть, пресные на вкус, как озерная вода...

Он сел, привалясь спиной к каштану. Я могу умереть, подумал он, я очень не хочу и боюсь, но так может случиться. И те, кто найдет меня здесь, подумают, что я покончил с собой, и похоронят меня вне церковного двора, как изгоя... И никто никогда не узнает, что так действительно было надо. Но ты же не трус, сын Хенрика, спросил его кто-то изнутри груди, и этот голос был строг. Ты ведь знаешь, что так придется поступить, и неважно, что будет после этого.

Нет, я трус, беззвучно крикнул Айрик, сжимаясь на земле и презирая себя всем сердцем. Он как бы видел это со стороны - свою пресмыкающуюся в корнях фигурку и огромную, бледную луну над лесом, ее искаженное зовом лицо, обращенное в высоту... Я трус и сын труса, но я сделаю это, и будь я проклят, если остановлюсь. Я не посрамлю меч своего отца.

Мальчик обнял каштан за шершавый ствол и затрясся в рыданиях. Ему было всего четырнадцать лет, и он очень боялся. Более всего он боялся, что окажется неправ.

- Каштан, каштанушка, каштанчик... - прошептал он, чувствуя к дереву нечто вроде любви - он, как-никак, был их с Эйриком побратим. И побратим по ощущению старший, могущий защитить. Потом он вытер мокрое лицо о кору, не заботясь о том, что мог перемазаться и ободраться, и, все еще всхлипывая, потащил из ножен меч своего отца.

(Не посрами, сказал в уголке сознания дядя Эдерик, выходя на миг из тени, и снова скрываясь в тень. ...Мою душу... - напомнила девушка-фэйри, поднимая белый, как у утопленницы, худенький палец с волосяным колечком...)

* * *

...Айрик вытянул меч из ножен и, стиснув зубы, полоснул себя по сгибу руки. Там, где тянулась белая полоса прошлого шрама. Порез оказался слабым и не сразу набух кровью. Айрик застонал от безнадежности ("Крови должно вытечь не много, но и не мало, ровно столько, чтобы встать у черты, не переходя ее... Ты должен потерять сознание, но остаться в живых..."), перекрестился и полоснул еще раз. На этот раз кровь потекла обильно и такими сильными толчками, что едва не залила Айрику колени. Он лег навзничь, отстранив подальше порезанную руку, чтобы не запачкать себе всю одежду, закрыл глаза и стал считать. Сквозь теплый пульс боли он слышал свой мерный внутренний голос, вместо цифр уже называющий какие-то слова, кажется, стихотворные, кажется, какую-то балладу, которую пел менестрель на давнем пиру, когда Эйрик еще был

(жив)

здоров... Здоров!!! А не жив!!! Он жив, и он будет жив, потому что я спасу тебя, я спасу тебя, брат...

Краткий Путь, Краткий Путь, отчаянно воззвал Айрик, когда его сознание уже погружалось в туман. Пусть, когда я очнусь и, пошатываясь, подойду к воде, чтобы попить и омыть засохшую кровь, я вернусь не один. Пожалуйста, Господи, пожалуйста. Прости меня, помоги мне, пожалуйста, если можно."

- Он шел по черной земле, и это была первая из пяти - Земля Страха. Остальные звались Землями Опустошения, Надежды, дальше - сейчас, погоди, я вспомню - а, Земля Страдания, и последняя - Одиночества. Так вот, он шел и молился, и ни один страх не мог подчинить его себе. К нему приходили разные образы из его снов, и его мертвая матушка звала его, и черный волк гнался за ним, и какие-то вражеские воины грозили из тени - но Айрик, не оборачиваясь и сжимая каштановый лист, все шел вперед. И дошел наконец - до глубокой борозды в земле, пересекающей дорожку, и понял, что это граница меж Первой Землей и Второй. Он стиснул в кулаке каштановый лист и воззвал:

"Эйрик, Эйрик, цветет ли каштан?"

И показалось ему, что издалека, будто бы с края земли, отзывается знакомый голос:

"Айрик, Айрик, каштан наш в цвету".

Тогда он понял, что брат его жив, и что пока он успевает в срок. Тогда он перешагнул борозду и оказался на Второй Земле, там царило вечное утро, и солнце еще не взошло, но небо уже светилось бледным светом... Дорожка все так же ярко блестела, но черный лес при свете стал зеленым, и то была Земля Опустошения...

"... Айрик сидел в самом начале пути, сжимая голову руками. Плакать он уже не мог, а встать и пойти не умел себя заставить. Потому что он знал, кто там ждет его за поворотом тропы, стоя поперек дороги. Тот, при виде кого он развернулся и с криком бросился бежать сколько-то - непонятно, сколько - времени назад.

Его отец, с багровым раздутым горлом, с обрывком веревки на шее. С ужасной улыбкой, которая была тем страшнее, что касалась безмерно любимого лица.

А ведь он уже был близок к границе. Даже увидел ее - тонкую полосу на земле - и успел возгордиться, что прошел-таки всю первую землю, что не боится ничего...

"Ничего?"- спросила услужливая память.

"А что ты скажешь на это?" - тут же предложила Первая Земля, и появился ОН...

Ну, встань же, Айрик, иди. Нельзя же сидеть тут вечно.

"Не могу. Там... ОН."

"Ну и что? Время идет. С каждой минутой из твоего брата уходит жизнь. Просто пройди мимо него. Если заступит путь - оттолкни."

"Но я НЕ МОГУ!" - отчаянно крикнул Айрик в темноту, но ответа ему не было.

А вдруг он что-нибудь скажет?.. Откроет мертвый рот и... Тогда у Айрика, наверное, разорвется сердце.

...Спасла его мысль, такая простая, что казалась неимоверной. Ведь это ж твой отец, дурак, сказал у Айрика в голове ясный голос, пожхожий на его собственный. Наверно, это и был он сам - та чистая часть его души, что сохранила здравый рассудок. Это твой отец, и он тебя любит, а ты любишь его. Никто из вас не причинит другому зла. Вставай, иди, не теряй время.

Вместе с тем Айрик разозлился. Он разозлился на самого себя - да так сильно, что будь это кто-нибудь другой, он бы, наверно, ему врезал. Трус несчастный! Надо брата спасать, а не в себе копаться! Пошел, щенок проклятый, - приказал Айрик своему телу, подымая его и посылая вперед. Он пошел по дорожке, все убыстряя шаг, проклиная себя за потерянное время, - и в конце он уже бежал, с тяжело колотящимся сердцем. За поворотом, где ожидал его в прошлый раз... где ожидал... за ТЕМ поворотом - Айрик чуть замедлил бег и закусил губу - но там никого не было. Только ярко блестела в нескольких шагах (и будто бы даже ближе, чем раньше?) белая полоса. Граница.