Так он не видит, только чувствует? Интересно. Значит неодаренные не могут увидеть силу. Они все ощущают ее использование или нет? Тот палконосец от меня не шарахнулся, пока не получил по щам.

Эх, вытрясти бы из него побольше информации… Я, видимо, смотрю на него так заинтересованно, что Никола еще немного отступает.

— Да не буду я ничего делать, — я поднимаю руки и отзываю силу. — Я не нервный, просто шутки не очень люблю.

Шутники этого мира меня откровенно достали, если точнее. Нашу светскую беседу прерывают — охранник направляется к нам.

Никола выступает вперед, прикрывая меня собой. Я втягиваю плечи и опускаю голову ниже, чтобы скрыться под капюшоном.

— Эй, а ну пошли вон отсюда, — амбал надувается, становясь еще крупнее, вот-вот лопнет. — Консул ждет даму и не хочет, чтобы вы тут болтались и портили вид. Держите и валите, — в его протянутой руке скомканная купюра.

Невысоко Валера оценивает хороший вид. На эту подачку если только шкалик купишь, да и то купажа спирта с незамерзайкой. Никола же улыбается во все тридцать два зуба и часто кивает.

Лицо его, как по волшебству, превращается в уродскую гримасу забулдыги.

— Вот спасибо, вот выручил, — он берет жалкие откупные и спиной толкает меня назад. — Все, командир, считай нас нет.

Мы так и идем полубоком до ближайшего перекрестка, где до нас долетает брезгливое «вот дерьмо». Я пошатываюсь назад, а Никола хватает меня за плечо и затаскивает за угол.

— А говоришь, не нервный, — с укоризной говорит он, продолжая тащить меня дальше по улице. — Думать то головой надо, когда стоит огрызаться, а когда нет. Эх, пацан, понимаю я, похоже, как ты вляпался. Ладно, придется сделать еще крюк.

Я прямо проникаюсь седоголовой мудростью. Не в того я попал. Слишком много тестостерона с адреналином вырабатывает молодое тело. А я ведусь на эти гормональные всплески.

Никола преображается обратно мгновенно, стирая с лица идиотское выражение, выпрямляется и хрустит шеей.

Актерским способностям моего нового сенсея я подивиться не успеваю, мы снова ныряем в темную подворотню и кружим по узким проходам между домами. Тут путается даже сам проводник и нам приходится пару раз возвращаться.

Только и слышу, что его тихие ругательства в адрес градостроительного комитета, так не вовремя устроившего ремонт опасных зон.

Я промок насквозь и вымотан настолько, что почти не слежу за окружающим. Вот сейчас меня бы взяли тепленьким. Одежда прилипает к телу, как вторая кожа. В кедах хлюпает, вывихнутое плечо ноет от сырости.

Великая девятка, я бы сейчас признался в чем угодно за глоток согревающего. Панаевскому надо было меня погонять пару ночей под ливнем, а потом просто показать горячий душ.

Мы ускоряемся, переходя на быстрый шаг и я начинаю мерзнуть. Проснувшаяся паранойя нашептывает, что меня ведут не туда. Я ее затыкаю логикой, что в ловушку так долго не тащат.

В момент пика обострения внутренней борьбы мы выходим на канал перед храмом Маат. Стоим на месте несколько минут — Никола внимательно всматривается в прилегающую территорию.

Я никого не вижу вообще, но мы молча выжидаем. В конце концов мой проводник удовлетворенно кивает и хлопает по плечу.

— Удачи, пацан, — бодрым голосом желает мне Никола, в противовес словам неверяще качает головой, делает еще один меткий плевок и растворяется в неосвещенном переулке.

Удача дело слишком непредсказуемое. Взываю к богу-волку, чувствую слабый отклик, почти затихшее отдаленное эхо. Силы мне это не добавляет.

Что же, удачу на сегодня я исчерпал. В виде этого седоголового мужика. До последнего я сомневался и дергался. Понервничать он меня заставил немало, но в итоге именно его помощь привела меня к цели. Уж я не забуду отблагодарить, когда выберусь.

Я преодолеваю последние метры, не торопясь. Стараюсь не озираться, не привлекая внимания. Только вращаю глазами во все стороны, до рези.

У заднего входа в храм ни души. Дождь немного стихает, успокаивающе накрапывает, приглушая звук проезжающих на главном проспекте машин.

Встаю на противоположной стороне широкого подъездного переулка, в арке въезда во двор, под прикрытием теней и припаркованных машин.

И думаю, стоит ли попробовать сначала связаться или сразу рвануть внутрь. Лучше ворваться и тут же потребовать ритуала. А уже потом разговаривать. Делаю шаг вперед и…

— Вот хтонь…

Я резко оступаю обратно в тень, вжимаюсь спиной в стену дома. Сердце ускоряется до космических скоростей.

Рядом с верховной жрицей стоит целый и невредимый Панаевский, что-то рассказывая. А моя бабуля ласково ему улыбается, кивает и держит за руку.

Вот ведь старая… Крою бабулю матами почти вслух. Не потеряй я голос, не сдержался бы и эта сладкая парочка тут же вычислила меня по упоминаемым матерям.

Ведь это именно она так вовремя обучила меня Поиску пути, который и привел меня к Панаевскому. И она то отлично знает про мою «потерю памяти». Вот чего безопасник так уверенно в меня вцепился. Все сходится.

Ритуал истины, как же! Прихватили бы тепленьким и сразу в расход в угоду кровавой богини. Бесшумно отступаю в распахнутую калитку чугунной решетки арки. Храни боги того, кто забыл ее захлопнуть.

Стоп. А если все это тоже иллюзия? Паранойя поет победные песни, похабно измывается «тебя все-все нае…». Так я вообще перестану верить глазам. А настоящей иллюзией ли была Илена? Лично я ее не видел. Только рядом с безопасником, когда искал конкретно его. И слышал крики…

От этого воспоминания передергивает. Психопат знает толк в том, чтобы заставить потерять голову.

От идей, одна безумней другой, пухнет голова. Поиском пользоваться нельзя, как и пытаться связаться с верховной. Уже не уверен, что меня нельзя вычислить по этому следу силы.

Пока меня спасает символ сокрытия, последнее, что осталось из защиты. Уверен, что среди способностей рода палачей есть и поиск. А раз меня до сих пор не нашли, значит рисковать, проверяя теорию, не стоит.

Перебираю в памяти родовые умения. И сосредотачиваюсь на только одном — слухе. Усиление только этого чувства не требует много силы, по-крайней мере мне хватает малой толики, чтобы притихший город ожил.

На меня обрушивается сразу столько звуков, что невольно затыкаю уши руками. Делаю вдох и аккуратно убираю ладони.

Шуршание шин по мокрому асфальту, утробное урчание моторов и остервенелые гудки. Капли дождя, барабанящие по тканевому навесу террасы ресторана. Бренчание гитары из распахнутого неподалеку окна.

Противный писк светофора пешеходного перехода. Завывание скорой, проносящейся по узкой набережной. Цокот каблуков по булыжной мостовой. Их хозяйка явно торопится.

Дикий кошачий ор где-то в дебрях двора. То ли он там дерутся, то ли хорошо им. Орут эти хтонические животные одинаково в обоих случаях.

И голоса десятков людей. Смех, вскрики, торопливая речь восхищенного чем-то ребенка, низкий мужской хохот. Голоса неразборчивым гулом шумят в голове.

В этом хаосе мне кажется, что слышу голос верховной жрицы, говорящий «не беспокойся». И даже ощущаю, что его источник именно там, где я его вижу. Но меня сбивает и смывает в эту лавину: дышащую, говорящую, бегущую.

Громко выдыхаю и отзываю силу. Если это хоть немного похоже на то, о чем говорил прорицатель Истровский, я вообще не представляю как он живет. Выделить из мешанины звуков какой-то конкретный у меня не получается.

Когда переживу эту заварушку, надо будет спросить у Володи, как разбираться в потоке.

Панаевский и жрица разговаривают еще минут десять, а потом расходятся. Безопасник бодрой походкой удаляется в сторону главного проспекта, а бабуля возвращается в храм. Оба явно остаются довольны беседой.

Я стою в тенях, периодически забывая моргать и дышать. И наблюдаю. До тех пор, пока тело не затекает до обжигающей боли в суставах.