– И с портретом Ботичелли вышло то же самое, – продолжаю версию профессора я.
– Верно, иначе с Луной уже случились бы неприятности, а до кражи Моны Лизы дело бы не дошло. Она была бы им попросту не нужна, – моделировал фабулу событий Колохатько.
– Но картина Ботичелли тоже оказалась фантазией, а не портретом богини, и все же дошло до Моны Лизы, – говорю я, не выключаясь из наблюдения догадок профессора.
– Да, и если Леонардо да Винчи действительно написал ее с натуры настоящей богини Луны, то катастрофа уже на пороге. И эта катастрофа – Апокалипсис для всего человечества.
Финальный вывод профессора оставлял огромный восклицательный знак.
Как знак угрозы.
– А если и Мона Лиза не была богиней? – не оставляя скептицизм предполагаю я. – Старик Леонардо тоже мог пошутить. Или девушка, ему позировавшая, придумано представилась богиней.
– Они все равно не остановятся, – выдохнув воздух, после паузы, мрачно проговорил Колохатько. – И доведут начатое до конца. Ко всему, я почти уверен, что полотно Да Винчи – оригинальный портрет.
Чем больше Аристарх насыпал информации, перемешанной с собственными версиями, тем больше возникало у меня вопросов.
– А почему бы им саму богиню не найти? – иронично замечаю я.
Колохатько пожал плечами.
– Ну, Саша… Я не отрицаю, что богиня Луны существовала когда-то, но не настолько, чтобы утверждать, что она живет среди нас по сей день. Какие сейчас могут быть богини? Они затерялись в современном мире, и найти их невозможно…. Какие богини? – почти раздраженно повторил Аристарх. – История богинь осталась в прошлом. Теперь весь мир верит только в интернет.
Вот это тезис. Я готов был засмеяться, насколько старый профессор прав. Но версии Колохатька не хватало одного звена, которого он не знал. Или знал, но не озвучил? И эта мысль наталкивала меня на вопрос.
– Хорошо, Аристарх Петрович, допустим. Но почему вы так уверены, что злоумышленники похищали картины с целью проведения ритуала Конечного Затмения? Может, какой-нибудь коллекционер-фанат живописи хочет собрать у себя коллекцию портретов богини Луны? Да и картины сами по себе стоят огромного состояния. Жадность, как мотив преступления, еще никто не отменял.
Но Колохатько после моего вопроса показался особо настороженным.
– Дело в том, Саша, что я не сказал вам еще одну вещь, – тихо, приглушенным голосом почти прошептал профессор. – Не знаю, насколько она все объясняет, судите сами….
Тут раздался звонок по внутреннему. Настойчиво, он отрывал меня от, пожалуй, самого интересного в моей небогатой оперативной практике допроса.
– Саша, – ощущаю, как голос Мостицкого жестко режет слух. – Есть дело, зайди.
– Я принимаю объяснение, Иван Иванович, – решил я отсрочить заход на ковер, но шеф ничего не хотел слышать.
– Отложи допрос, и срочно ко мне, – приказал, как отрезал, полковник и положил трубку.
Что там такого срочного случилось? Мне остается лишь просить Колохатько меня подождать.
– Занимайтесь-занимайтесь, – уверил меня Аристарх, когда я выводил его из своего кабинета, выходя следом. – Я подожду вас в холле.
Прохожу к приемной полковника и уже на пороге слышу растерянный, раздирающий душу женский плач.
Ежегодно в столице пропадают до 300 девушек в возрасте от 16
до 30 лет, судьба многих остается неизвестной.
Из материалов пресс-службы министерства внутренних дел.
ПЕРВАЯ ФАЗА
Моему вниманию сразу бросилось выражение лица шефа – внимательное, сосредоточенное и сочувственное. Даже его пышные усы казались поникшими. Я знаю, таким он бывает, когда произошло тяжкое преступление. Но больше привлек взгляд в кабинете объект сочувствия. Комната, будто солнечная система, вращалась вокруг него. От его вида ответной болью сжималось сердце.
Женская фигурка, ссутулившись, сидела на стуле перед Мостицким. Лицо, потемневшее от горя, с черными от бессонницы кругами под глазами излучало ауру беды. Влага слез блестела на впалых щеках. Так выглядят несчастные жены. Или матери. Те женщины, кому есть, кого терять.
– Саша…. Это Любовь Ивановна, с обращением об исчезновении дочери, – представил заявительницу шеф.
По возрасту она моложе моей мамочки. Сколько же лет ее дочке?
– Елена Соколовская, двадцать лет. Вчера вечером не вернулась домой. Дежурный не принял заявление, так как еще не прошло трех суток, и Любовь Ивановна зашла ко мне, – И Мостицкий представил меня плачущей женщине. – Это Александр Рудный, опытный оперативник (ничего себе, отметил я). Он примет у вас заявление, и обещаю, Любовь Ивановна, сразу начинаем розыск вашей дочери. Сделаем все возможное.
– Спасибо, – сиплым от плача голосом проговорила мама девушки. Она, похоже, только отходила от истерики. Вот почему Мостицкий потребовал взяться за дело немедленно и отложить допрос Колохатько. Даже его выдержка не позволяла опытному менту терпеть слезы матери. Иваныч старался показать работу, чтобы скорей ее успокоить.
– Вы проходите в 101-й кабинет, – попросил шеф маму, – А ты, Саня, подзадержись на минутку.
Когда за матерью пропавшей девчонки закрылась дверь, Мостицкий протянул мне оставленную на столе фотографию.
– Бери-ка. Красивые девчата по твоей части, так что занимайся. Прими заявление и начинай розыск, только сразу.
Девушка с яркими синими глазами и припухлыми губками смотрела на меня с фотографии. Чистый, наивный взгляд из-под длинных ресниц. Локоны вьющихся русых волос лишь подтверждали, что девчонка, наверняка, нравилась парням.
– Почему я, Иван Иваныч? – решил, все же, уточнить.
– А ты у нас самый молодой, – бодро ответил шеф. – Одного с ней поколения, должен разбираться, что у молодых девочек делается в голове. А найдешь ее, глядишь, и женишься. Смотри, какая дивчина, высший класс. – И добавил задумчиво, – Могла, конечно, загулять, но не похоже. Что-то с этой красотулей стряслось.
С интуицией старого волка спорить смешно, так что доверяем Иванычу, и я, как говорится, беру под козырек.
– Очень деликатно поработай с мамой, – наставляет шеф. – Она считает дочку образцом порядочности, говорит, что та без причины не прийти домой, не предупредить, не могла. Рыдала так, что еле привел ее в чувство. Будь вежлив, вникни в детали.
– Есть, – отвечаю я. Из головы не выходит Колохатькина тема, а тут еще это дело.
– Пообщайся со всеми подругами, знакомыми, – продолжает Мостицкий. – Сегодня и начинай, один. Завтра дам тебе в помощь Кольцова, – и повернув голову к окну, словно заглядывая в него, как в будущее, произносит. – Думаю, ты ее найдешь.
Раз шеф так думает, значит так и будет, и я воодушевленно направляюсь к своему кабинету. Колохатьки ни в холле, ни в коридоре не обнаруживаю, наверно, вышел на улицу подышать. Что ж, после прерванного допроса полезно. Любовь Ивановна уже ждала меня, сидя возле моего стола. Женщина выглядела несколько спокойней, вот и хорошо. Сейчас быстро отработаем, и я еще успею допросить профессора.
– Любовь Ивановна, расскажите, пожалуйста, когда вы видели дочь последний раз? – начинаю я. – И поподробней, куда, по вашим сведениям, она ушла, с кем, когда должна была вернуться?
– Извините, забыла, как вас зовут, – дрожащим от волнения голосом переспросила Любовь Ивановна.
– Александр, – напоминаю я, отмечаю, как пересохли ее губы, и предлагаю воды. Она пьет, жадно глотая, будто хочет запить свое горе. Вспоминаю свою мамочку, и мне становится грустно. Они с Соколовской-старшей сейчас кажутся даже похожими. Мысленно желаю своей маме никогда так не горевать.
– Сашенька, – начала Соколовская, – Расскажу все, как было. Вчера Леночка позвонила мне с мобильного телефона в полдевятого вечера. – Сообщила, что собирается выезжать домой, что вызвала такси и будет через полчаса от силы. Жду час, два, а ее нет. Звоню, телефон выключен.
