Правда, спать пришлось недолго. С небольшим перерывом после первой больной поступила женщина по виду лет шестидесяти.
– Клавка, – сквозь слезы представилась она.
Клавка походила на вокзальную шаромыгу, имела неопрятный вид и плохо пахла. Речь ее была дремучая, как места, в которых она провела практически всю свою сознательную жизнь. Получив от тетки дом в наследство, она вдруг сделалась горожанкой. В свой юбилей она забыла выключить электроплитку и проснулась в охваченном огнем пространстве. Клавка пыталась выбраться из пламени, но перекрытие хлипкого дома упало на нее, оставив множество ран и ссадин на теле. Ее, задыхавшуюся, вытащил из огня сосед.
Так накануне Нового года она осталась без дома и вещей, да притом на морозе. Она боялась лечь и сесть, предполагая, что в каждой кости у нее по меньшей мере два перелома. Выпученная нижняя губа тряслась, обнажая беззубый рот, и Клавка, кряхтя и охая, только и успевала сморкаться в полотенце, оплакивая свою горькую судьбу.
Кровать Клавки была рядом с Ванессой Розальевной, и успевшая уснуть дворянка при виде соседки надолго потеряла покой и сон. Она попросила сразу две таблетки цитрамона и три реланиума, укрылась с головой и подоткнула под себя одеяло со всех сторон так герметично, как будто боялась, что сквозь маленькую щелку просочатся к ней клавкины микробы, а вместе с ними и ее судьба, о которой она ничего не желала знать.
Шурочка взахлеб рассказывала просто жуткую историю, как час назад в больницу поступили одновременно Ледковские, муж с женой: она – с ножевым ранением, а он – с огнестрельным. Причем раны нанесены не кем-то посторонним, а супругами друг другу. Причина конфликта была неизвестна, но уже вызван оперуполномоченный. Ненавидящих друг друга супругов сразу, не определяя в палату, готовили к операции. Они лежали на каталках в коридоре рядом и ждали своего часа, ставшего, возможно, последним. Для проведения операции с огнестрельным ранением был срочно вызван Владимир Михайлович. У него завтра операционный день, плотный график. Некоторые больные месяцами ожидали своей очереди именно к этому хирургу, и уже весь медперсонал переживал, как Плетнев после бессонной ночи справится завтра с пациентами.
Отделение кипело. Перед праздниками всегда так – жди сюрпризов. У мужчин тоже было прибавление: бомж с отмороженными ногами, подполковник в отставке с острым приступом холецистита, юноша семнадцати лет с оторванным самодельным устройством пальцем.
От внезапных вспышек света, постоянного мельтешения перед глазами больных и врачей Надежде сделалось дурно. Тошнило, как иногда случалось в жарко натопленной бане: кожа в районе катетера горела огнем. Каждый раз, когда в их палату приходили врач или медсестра, Надежда хотела пожаловаться на разыгравшуюся боль, но в итоге только сжимала зубы, не желая отвлекать их от других пациентов, кому наверняка еще хуже.
Время брало свое, и Надежда в какой-то момент уснула. Пробудилась она от громкого шума за дверью. В палате было темно. Клавка уже храпела на всю палату, а Ванесса Розальевна все еще крутилась, вероятно, подтыкая под себя одеяло. Прокуренный срывавшийся бас в коридоре не стихал, не давая спать. Надежда погрузилась в свои мысли без раздражения, но с тем упоением, которое было присуще ей лишь в детстве.
Как любила она засыпать дома рано, когда соседи еще на ногах, все в движении и она подглядывает, как через щелку, за этим дыханием жизни, становится его соучастником, его составляющей, пытается разгадать некую тайну. Какое это счастье – побыть наедине с собой, со своими мыслями, глядя в бесконечно далекий потолок, разглядывая, как тени веток сметают со стен пыль вчерашнего дня! В такие часы хорошо думается, и в цокоте каблучков наверху, в постукивании хвоста соседской собаки по кличке Трувор слышится песня ушедшего времени. Кажется, вот еще немного, и ты ухватишь его за хвост, не дашь ускользнуть сквозь пальцы.
В эти минуты она вспоминала Ломоносова, который был ее кумиром. Она пыталась всячески ему подражать. Как и он, она периодически подводила итоги проделанной работы. Но Ломоносова из нее, увы, не получилось. Два года поступления в МГУ на химический факультет прошли для нее безрезультатно. Потом Надежда сменила направление и окончила Краснодарский машиностроительный институт.
После смены кровати она начала ощущать старое, забытое чувство покоя. Воспоминания о беззаботном детстве, когда все еще впереди, грели, подбадривали надломленную, но до конца не сломленную женщину. В голове звучали слова матери: «Ты – Надежда! Ты не должна сдаваться!!!»
Надежда неспешно оглядывала комнату, изучая на стенах длинные тщедушные тени от веток. Она пыталась восстановить в памяти события прошедшего дня и оценить их, но ничего не могла припомнить. Как будто и не было слез и боли, а присутствовало лишь свежее чувство обновления – здесь, на новом месте, жизнь для нее начиналась с чистого листа. При ярком свете фонаря окно не казалось мутным, затянутым белой пеленой, а наоборот, оно переливалось разноцветными алмазами. Снег за окном под светоносной лейкой фонаря бесшумно падал и падал, и этот нескончаемый поток говорил, что ее жизнь безвозвратно проходит. Но это впервые не огорчало, а, к великому удивлению, радовало ее. Ведь если проходит, то, значит, она, Надежда, еще жива! Жива, несмотря ни на какие зловещие шепотки за спиной и чьи-то скоропалительные прогнозы! Обретение себя после столь сложной операции открывало новые горизонты, и это главное.
Вспомнился водный поход по Карпатам, но вспомнился без сожаления, а светло, с чувством какого-то обновления. Как давно она мечтала туда попасть! И вот выпускной поход в школе инструкторов водного туризма, где они учились вместе с Пашкой, решено было провести по далекой реке Черемош, затерянной на просторах Украины. Поход начинался недалеко от высшей точки Карпат – горы Говерла. Всего в десяти километрах располагалась граница с Румынией, которая, как и все другие границы, в то время находилась на «замке».
Готовились к этому великому событию целых полгода. Кроме курсистов, в поход пошли и опытные туристы. В условиях тотального дефицита было крайне трудно неэкипированным «салагам» приобрести необходимое обмундирование. Многое нельзя было отыскать днем с огнем даже в самой столице, не говоря уж о провинции. Это так называемая «юбка», защищающая гребцов от попадания воды в лодку, непромокаемые мешки для вещей, непродуваемый костюм (ветровка, штаны), спальники.
Отдельная проблема была даже не с изготовлением снаряжения, а с поиском необходимого сырья. Материал для «юбок» и мешков можно было свободно купить в любой аптеке – это, как ни странно, детская клеенка, которой можно взять сколько угодно, так как продавалась она пометражно. А вот парашютный шелк для костюмов, редкий наполнитель для спальников, под ранее неслыханным названием «синтепон» надо было еще поискать.
Через десятого человека договаривались о приобретении тонкой, рассыпающейся ткани для костюмов. Ее изготавливали на комбинате «Химволокно» и по ночам перекидывали через забор для особо страждущих. За синтепоном приходилось ехать в далекий поселок, куда добирались на перекладных: сначала электричкой, затем автобусом, а после пешком. Благо тогда снабжение в селах было налажено так, что городские барышни ездили по деревням в поисках модельных туфель, японских зонтиков и прочего новомодного дефицита. На поездку туристам потребовался целый выходной. Отправились туда делегацией, а обратно посланники, обвитые с ног до головы огромными воздушными пакетами, везли редкий материал на всю группу.
Если девушки шили снаряжение, то ребятам было гораздо сложнее. Лодок туристической школы хватало на пять экипажей плюс катамаран на четыре человека. Этого было недостаточно. Ребята выходили из положения кто как мог. Одни просили байдарку у друзей, другие брали лодку вместе с хозяином-капитаном. Нашлись даже те, кто мастерил судно сам.
Пашка с Левчиком тогда купили дюралевые трубки, гнули их во время обеденного перерыва на станке в своей лаборатории по чертежам заводской «Таймени».
