– Я рад, очень рад! Я скучал… – отозвался мальчик, обнимая Марианну за плечи.

– Понимаешь, я сегодня уезжаю. Я не уверена, что вернусь, не уверена, что мы еще увидимся… Я хочу, чтобы ты запомнил: если мир ломает, кидает, втаптывает в грязь, забудь о нем! Это ложь. Пошли этот мир к черту – он не для тебя! Не цепляйся за страдания! Они затягивают на твоей шее петлю. Смотри вперед и не оглядывайся!

– А что я увижу впереди?

– Впереди – новый мир, твой, для тебя. Свободный от отражений чужих желаний, навязанных другими стереотипов. Разбей кривое зеркало! Выберись из плена отражений, и перед тобой откроется необозримый горизонт свободы и света!

– Я понимаю… Но не совсем… – проговорил мальчик, в то время как на самом деле хотел сказать другое: что он все понимает и даже больше – следует этому совету, но до конца он не был уверен, а Марианна спешила.

– Я прошу тебя запомнить. Ты все поймешь, когда придет время, – сказала девушка, в который раз взглянув на часы.

Аким, прощаясь с Марианной, напоследок все же задал вопрос:

– Откуда ты все это знаешь – про магию, зеркала, путешествия душ?

Загадочно улыбнувшись, Марианна ответила:

– Ты же видел мою визитку! Я – тренер личностного роста. Три года после аварии не прошли для меня зря. Ты вот что скажи: почему у тебя на звонке Децл, а не что-нибудь посвежее, наподобие этого… рэпера – Рад-Х[2]?

Аким задумался, почесав затылок:

– Наверное, в его музыке есть что-то настоящее. Может, потому, что популярность Децла в прошлом. Мне кажется, он говорит с тобой лично, это цепляет. А Рад-Х гремит из всех колонок, его слушает толпа. Ты знаешь, я сторонюсь толпы. Впрочем, не знаю, как объяснить. Лучше не спрашивай.

Конечно, Марианна отшутилась и поспешила сменить тему. Скажи она правду, на это бы ушло много времени, а она торопилась, и время было не на ее стороне. Скажи она правду, мальчик бы узнал, что надвигается Вихрь, с неистовой силой мчится он из глубинных пластов мироздания, рожденный тьмой, стремится к свету, и двери настежь открыты перед ним. И Марианна спешила лишить его сил – насколько это возможно, пока не поздно.

С тех пор как магия затянула ее в свой водоворот, она решила поддаться течению, проникнуться чарами, познать их свойства, источник и смысл, а познав, укротить. Этой цели Марианна подчинила свою новую жизнь, выкинув из нее все ненужное, не щадя ничего и никого.

И начала она, не откладывая, вскоре после случившейся трагедии. Начала с маленького зеркальца, которое бабка наказала вернуть. Однако Марианна всячески откладывала выполнение обещанного, но не потому, что злилась на бабку, и не потому, что в ее теперешнем положении поездка в дремучую глушь была, мягко говоря, затруднительна, а потому, что ей довелось заглянуть в Элизиум – дом чистых душ, как называла его старуха.

Марианна, лишившись возможности самостоятельно ступать по земле, приобрела способность летать. Эта способность не имела ничего общего с левитацией, являясь своего рода внетелесным опытом, приобретенным через осознанные сны. Сны после аварии приходили яркие и запоминающиеся, неизменно наполненные движением. В одном из таких снов Марианна танцевала, кружилась по часовой стрелке вокруг своей оси под музыку ветра, не думая ни о чем, захваченная целиком мистерией танца. Она, опустив голову, увидела босые ноги, свои ноги, и, внезапно вспомнив все, вдруг осознала невозможность самого танца, которому мгновение назад отдавалась без остатка. И музыка стихла, и ветер стих, и она лежала на земле в гнетущем безмолвии. Веки ее были сомкнуты. Она знала – стоит лишь распахнуть глаза, и сон уйдет, его верчение и песня ветра исчезнут навсегда, – поэтому не хотела просыпаться, хотела продолжить сон. Марианна знала, что для этого нужно – вызвать ветер, который зазвучит мелодией, и шелест листвы подхватит песню. Тогда девушка поняла, что сама должна стать песней ветра, только она и может ею стать, потому что это – ее сон и все в нем – она. Стоило ей так подумать, как статичное небо вдруг пришло в движение – в недосягаемой вышине проплывали тонкие полосы перистых облаков, плечи приятно защекотал холодок, и дуновение ветерка, ставшее осязаемым, влекло ввысь – туда, где ждали песню. Марианна потянулась вверх и усилием воли заставила тело подняться – встала и пошла, не касаясь земли, провожаемая ветром, ведущим под руку свою песню.

Подобно героине любимого романа, что не уставала перечитывать Марианна, она была невидима и свободна[3]. Она, сливаясь с ветром в единую стихию, посещала разные места. Ветер и его песня не знали преград, гуляя среди запорошенных снегом полей, перелетая через покосившуюся калитку ее родного дома в подмосковной деревушке, оттуда вьюжным вихрем взмывая к старой трубе дымохода, откуда уже давно не валил дым. Ветер пел и под козырьком подъезда городской пятиэтажки, где кому-то суждено было украсть ее первый поцелуй и куда всегда возвращала сентиментальная память.

Но существовали и другие места, куда звала память иная… Среди тех, других, была и изба – та самая, в том самом лесу, – и нечто потаенное из глубин подсознания неустанно влекло туда, будто желая донести до привередливого разума забытое, но непременно важное. Марианна, следуя зову памяти, влетала в ведьмину избушку, облетала углы, разглядывая неприметную обстановку: знакомое зеркало в полный рост, пара табуреток и стол, деревянные полочки со стоящими в ряд банками и пакетами с неясным содержимым, в углу большая глинобитная печь. На примыкающем к ней залавке красовались глиняные статуэтки, перевязанные красной веревочкой. Старуха грела руки у печи, бормоча что-то себе под нос, затем обернулась к зеркалу и принялась водить перед ним руками, совершая загадочные пассы, пока в зеркале не возникло голубоватое сияние, и шло сияние из пропасти по ту сторону отражения. Сияние постепенно рассеялось, превратившись в серебристую дымку, что обволокла старческие руки. Через мгновение из пальцев ведьмы стали расползаться серебряные нити, словно волшебная прялка-невидимка ткала ковер сиянием серебра; самотканый ковер окутал печь вместе с залавком и статуэтками, опечком с отверстием для хранения дров, двумя маленькими печурками. Это диво настолько заворожило Марианну, что она едва не упустила из виду, как в один миг отражение в зеркале изменилось – вместо старухи и окутанной серебряным ковром печи оно отражало человеческие фигуры – все, как один, в красных длиннополых кафтанах, длинноволосые и мужчины, и женщины, словно дети, прыгали через скакалку меж золотистых звезд в свете холодной луны.

– Чистые души… – послышался бабкин голос, и Марианна чуть не отпрянула, испугавшись, что ведьма обнаружила ее присутствие.

Но нет, бабка стояла, возведя очи куда-то вверх, ее глаза совсем побелели, а сама она сохраняла неподвижность статуи.

«Чистые души… – пронеслось в голове девушки. – Да это же Элизиум, Дом чистых душ». Она вновь всмотрелась в зеркало: люди по-прежнему прыгали через скакалку, и звезды сияли, и люди улыбались – широко и открыто. Но Марианна отчего-то не радовалась: что-то в этой картине и в их облике настораживало, заставляло усомниться в правдивости веселья. Вероятно, смущало странное безмолвие, диссонирующее с атмосферой радостной детской игры. «Но что с того, – подумала Марианна, – зеркало попросту может не передавать звук». А возможно, это движения, повторявшиеся с неестественной синхронностью и равными интервалами? Силуэты двигались без устали – поднимались и опускались. Девушка приблизилась – их улыбки! Они застыли на лицах… А лица… Мурашки пробежали по спине. Их лица… Они тоже застыли, словно слепленные из воска. Глаза их отталкивали до дрожи – остекленевшие и мертвые! От них точно веяло холодом. Казалось, будто в них застыла ледяная пленка, надтреснутая посередине тонкими линиями паутины.

Ни шороха, ни звука… В зеркале не было ни ветерка, как не было дыхания жизни в ужасающей пляске мертвых кукол под неподвижным диском равнодушной луны. И тем страшней, тем громче и яростней стал внезапный треск, расколовший мертвую тишину. Словно лопнувшее стекло, голова одной куклы задребезжала и тут же рассыпалась в мелкую крошку, осталось одно туловище, которое, ни на секунду не сбиваясь с ритма, продолжало прыжки. Но вскоре настал и его черед – невыносимый хруст разбил безмолвие, и кафтан покрылся трещинами, снова хруст – на этот раз он наполнил все пространство, – и кафтан разлетелся на сотни красных осколков вместе с туловищем куклы.