А именно: скрытно закупая мясомолочную продукцию на торгах в отдаленных тмутараканских поселениях, с выгодой перепродавал на главном рынке регионального центра, конспиративно арендовав место и наняв продавца из местных.

Однако столкнулся он и с очевидной помехой в реализации своих коммерческих планов, именуемой Леонтием.

Оный был рекомендован Радиславу в помощь Борщу его конспиративным контактом в Тмутаракани Евпатием, в детстве, отрочестве, юности и ранней зрелости – безусловным Будимиром. А характеристика прозвучала так: «Смышлен, прилежен, расторопен и в меру честен».

Последняя из перечисленных добродетелей особливо впечатлила Радислава, ибо, применительно к рядовым профессионалам торговли и их коммерческой нравственности, оценка «в меру честен» означает, в переводе на школьные отметки, пять с тремя жирными плюсами!

Отчасти смущало его, что Леонтий – неопределенного возраста и без особых примет, имел не вполне ясную родословную, попеременно представляясь то сыном ромея от армянки, то сыном армянина от ромейки. А при высказываемых недоумениях по сему поводу неизменно ссылался на провалы в памяти по причине контузии еще в малом возрасте от бодливого козла, коего опрометчиво рискнул оседлать.

Меж тем, Борщ, основательно приученный своим муромским куратором к непрерывной бдительности, давно уж вывел: «Сомнителен сей армяно-ромеец, а допускаю у него и иные примеси!». Впрочем, Евпатий, отвечая на недоумения Радислава по поводу противоречивого происхождения обретенного им помощника, успокоил, что Леонтий надежен даже в глазах местного сыска. Понеже не доверили бы аборигену с подозрительным прошлым присматривать за торговым гостем из Земли вятичей и регулярно докладывать о нем!

Крайне задевало Борща, что Радислав уподоблялся многим жуирующим бездельникам, щедрым на одобрения тем, кто за них пашет. И не раз отличал вслух полу-ромейца, неполноценного пред муромцем в третьем поколении!

Ведь ревновал Борщ, никогда не жаловавший конкурентов ни в открытой своей деятельности, ни в конспиративной! Невзирая, что Радислав не обделял и его устными благодарностями, в чем, сам того не ведая, повторял практику муромского куратора, предпочитавшего, взамен наградных, одаривать тайных своих агентов моральными поощрениями, исходя, что и они дорогого стоят, укрепляя сыскной дух, сыскной нюх, сыскной слух и сыскную зоркость!

Огорчительнее же всего оказался выявленный факт скрытного надзора Леонтия за уроженцем славного Мурома, стоящего на аналогично достойной Оке. Подозрения зародились вскоре от прибытия, дале они лишь прибывали и укреплялись. Ведь отнюдь не прост был секретный осведомитель с образцовым опытом выявления всех подозрительных и неугодных его куратору на обираемом тем торжище – для последующей зачистки оных по месту заключения; те же, кто в присутствии агента Шиша непочтительно осуждали поборы и прочие отступления от нравственности сыскного правопорядка, обычно не доживали и до препровождения их в узилища, испуская дух еще на допросах.

А не предполагал сей Леонтий, хотя, не исключено, что вовсе не Леонтий он, а к примеру, Евдоким, Макарий, Онисим, або Прокл, что замахнулся на матерого ловкача, представлявшего с виду немногословного пригожего молодца с ясным взором, любезностью в общении и учтивыми торговыми манерами, вызывавшими приязнь даже у покупателей, загодя недоверчивых к труженикам розничных продаж. Оттого и допускал оплошки в тайном догляде. Одна из них и оказалась провальной…

В очередное отсутствие Радислава, Борщ наметил заполучить решающее подтверждение злокозненности жертвы бодливого козла, ежели существовал тот наяву. И обратился к Леонтию, заметно смущаясь, а отчасти и заискивая:

– Мне бы отлучиться до закрытия по личной срочности. Не вправе докучать тебе, а все же рискну отважиться – в надежде на добросердечность твою и душевность, всегдашнюю! Подмени мя, а уж я отработаю вслед! И еще бью челом: не уведомляй о том хозяина! – страшусь, что осерчает он…

– А срочность-то в чем? – не преминул справиться Леонтий, являя своей любознательностью отсутствие деликатности. Ведь не был наделен, в отличие от тайного агента Шиша, верным сыскным воспитанием и лживым тактом!

– Да приглядел я третьего дня девицу-красу – белявую и с очами синими. И приступило мне прямо во внутренности! А вечор, когда наново пришла на торг с матушкой своей, явно строгой, выведал я невзначай у некоего торговца из местных, продавшего им говядинки, что проживают они на дальнем краю посада. И за малую мзду поведал оный приметы жилья их… Вот и рвусь походить взад-вперед у избы той. Вдруг, мечтается мне, выйдет синеокая красавица али в окошко выглянет! А там и внимание обратит, ведь не уродлив я…

– Не могу отказать, аще твоя любовь таковой прыти! Знать, истомился – с женой в разлуке! Что ж, дело младое, и не противное мужской природе! Так и быть, управлюсь за двоих. От хозяина же – утаю. Ступай! Однако запомни: сурово обходятся в Тмутаракани с уличенными охальниками супротив девства, – напутствовал Леонтий и остерег, изображая попечение, а лживо!

Вслед расстались они, питая надежды противоположного свойства…

Место, арендованное Радиславом на главном торге, представляло строение ширью и вглубь в пять шагов, оснащенное двускатной крышей. Допрежь тут закупали муку и зерно, и прозывалось оно лабазом.

Еже за прилавком, отнесенным на шаг от прохода меж рядами, дабы затруднить потенциальным татям возможность хапнуть ювелирное изделие и дать деру, стоял Борщ, то Леонтий пребывал дале – у короба с товаром. И наоборот. Ведь попеременно менялись они, не бая уже о кратких отлучках по неотложным надобностям.

У задней стены стояли их сундучки, окованные железом и с замками, где хранили они мелкую всячину, что может пригодиться в любой миг, включая и сменную обувку, запасные онучи, да и съестные припасы, прихваченные поутру для дальнейшего перекуса в течение трудового дня.

Вот и заподозрил прозорливый Борщ, что Леонтий, аще затаил недоброе, непременно сунется в его сундучок, дабы обследовать содержимое. Тем и выдаст себя по некоей верной примете, равно и умению открывать чужой замок, не оставляя следов!

И утром следующего дня, опередив с прибытием Леонтия, обитавшего в отдалении и вечно запаздывавшего к началу трудового дня, кинулся тайный агент из Мурома к своему сундучку! Замок легко поддался, удостоверяя: аще и открывался, то ловко, а что обнаружилось во втором ряду поклажи – промеж холстинкой, чистой, и онучами, еще не надеванными? Аккуратно выпрямленная соломинка коя оставлялась перегнутой!

И стало неопровержимым Борщу: рылся у него сей, чуждый! А не заметил в полутьме контрольного знака, а предположив, что ненароком согнул соломинку, незамедлительно выправил оную! Не украшает сия небрежность при скрытном дознании! Налицо производственный брак!

Вслед задумался Борщ: кому передал Леонтий сведения о результатах тайного обыска? Ибо решительно не верил он, бывалый, в бескорыстную любознательность половинного ромейца на постоянном месте жительства в Тмутаракани. Вне сомнения, оный являлся тайным осведомителем! А чьим? Вот вопрос! Ведь давно уж сообразил Борщ, что сей многолюдный портовый град стратегического расположения нашпигован скрытниками отовсюду, аки полюбившаяся ему тут свиная колбаса – салом.

«А выявив, кому докладывает Леонтий, доложу хозяину! Вслед изгонит он изобличенного прощелыгу, способного и стукнуть ему на мя за мои проделки с ценами и сторонним промыслом», – вывел недавний агент-скрытник.

И приступил к действиям…

XIII

– Зрю: и ты с добычей, – снизошел до малой похвалы охамевшему дилетанту профессионал, упоенный своей сыскной удачливостью, однако остро переживавший навязанные ему Молчаном подчиненность, равно и обязательства измены высокому служебному долгу. Ибо от природы определено мужам – добрым, равно и недобрым, вечно соперничать друг с другом в большом и малом из самолюбия и гордыни, порой преступая пределы и заходя за флажки!