— Говорят, режет потому, что за ними потом течением тянется красный след, типа он от этого какой-то там кайф ловит.

— Эстетическое удовольствие, — подсказала Риша.

— Да, вот типа того. В общем, красиво, наверное — девушка, в белом венке, серая вода, красный след, и она такая на волнах покачивается…

— А еще я читала, что он подрезает им уголки губ. Это сейчас называют «улыбка Офелии».

— Девочки, а вы уверены, что это удачная тема? — поморщился Мартин.

Он не видел смысла в этом обсуждении.

Они не герои подросткового детектива. Они не возьмутся за расследование, не найдут и не накажут убийцу — так бывает только в книгах, причем в тех, которые Мартин не любил, считая их глупыми.

У него была куда более приземленная задача. Ему нужно было вернуть домой в целости и сохранности двух девочек, за которых он уже взял на себя ответственность.

— А все его жертвы — блондинки! — подытожила Рита, тряхнув черными кудрями.

— А я считаюсь? — меланхолично спросила Риша.

— Не знаю. Может в темноте сгодишься, — в тон ей ответила Рита.

Мартин мрачно покосился на кувшин, но пить не стал.

Вечер переставал быть томным.

— А спорим, что маньяк — тот черный мужик с премьеры?! — воодушевленно произнесла Рита, хлопнув ладонью по столу.

— Ради всего святого, Рита, в этом городе полно неприятных мужчин! — Мартин не испытывал ни тени прошлой симпатии к этому человеку, впрочем, это вовсе не было поводом обвинять его в таком страшном преступлении.

— Да нет, ну ты только подумай! Помнишь, как он говорил, что нужно соответствовать образу Офелии? Прямо с чувством говорил!..

— Рит, он очень много чего с чувством говорил.

— Например, про коровник, — тоскливо поддакнула Риша.

— И про коровник он говорил, да! Сразу видно — у-у-у, злодей! Представляете, идем мы сейчас по улице… Две пьяные девушки… И с нами всего один… кавалер…

— Из нас троих только у меня светлые волосы, — мрачно пошутил Мартин.

— Да, но ты не похож на Офелию, Вик, ты похож на самовлюбленного козла. Поэтому грозит тебе только какая-нибудь подслеповатая бабка, которая тебя в темноте со своей животиной перепутает. Или идейный зоофил. Так вот. Идем мы значит, такие, по темному переулку… И навстречу нам…

— Гробик на колесиках. Рита, хватит.

— Этот черный мужик. В плаще в таком, с высоким воротником. И с красным подкладом…

— Мужик или плащ? — уточнила Риша.

— Плащ. Где у мужика подклад тебе, видимо, рано знать. Так вот. Выскакивает он из-за угла, с таким вот здо-о-оровенным тесаком. Смотрит вот на тебя, — указала она на Ришу, — и говорит: «Улыбнись, Офелия!..»

— А что потом?.. — с интересом спросила Риша, скосив глаза к кончику указывающего на нее пальца.

— А потом Вик смотрит на него своим вот этим фирменным разочарованным взглядом, мужик тушуется и уходит. Он же любой кайф способен обломать, как ты с ним вообще столько времени проводишь?

— Он очень… многогранный, — серьезно ответила Риша.

— Отличный каламбур, — в тон ей отозвался Мартин.

— Да, и целуется так, как будто его скоро расстреляют, видели, знаем. Ну что, котяточки… За любовь!

Рита подняла стакан. По ее глазам Мартин понял, что именно этот стакан и отделял Риту от «дымины».

И «дымина» наступила.

…

На счастье, Рита шла сама. Риша спала, обняв его за шею и уютно устроив голову у Мартина на плече.

Вик попросил его проводить девушек домой. Мартин чувствовал, что он отстранился, словно скрылся от него. Он догадывался, почему — Вик все чаще старался давать ему безраздельные моменты. К тому же Мартин заметил странную особенность — даже после небольшой дозы алкоголя друг словно отдалился, голос его доносился немного глуше, а обычные эмоции почти не доносились, поддернутые дымкой.

Чувство было непривычным. Редкое одиночество всегда ощущалось особенно остро.

Ночь была холодной. В этом году весна все никак не наступала — сырой ветер полосовал улицы, словно плетью. Мартин хорошо помнил дорогу и старался избегать как людных мест, так и темных подворотен. Шутки Риты, которые не казались ему смешными в теплом полумраке бара, на темной, почти безлюдной улице окончательно приобрели иной окрас. Правда опасался Мартин не маньяка, а остальных, агрессивно настроенных и не менее циничных, по его мнению, людей.

Рита оступилась и обхватила его запястье сухой, горячей ладонью.

— Прости. Слушай, Вик. Ты ведь… уедешь скоро, да?

— Да, — не стал отпираться Мартин. — А ты разве хочешь остаться в деревне?

— Нет. Я думаю, надо попытаться устроиться на работу в городе. Может, в какой-нибудь магазин с одеждой… А с учебой потом что-нибудь придумаю. Не вижу я своего будущего в образовании. Вообще, если честно, не вижу своего будущего. Как будто вот и правда сейчас появится маньяк и предпочтет брюнетку блондинкам…

Холодный воздух явно подействовал отрезвляюще, и пьяный кураж сменился похмельным унынием.

— Не говори глупостей. В конце концов, я пока еще здесь.

— Ты… пока еще здесь. И это так здорово…

Рита подняла на него взгляд, полный ледяной, царапающей тоски.

Каждый раз оставаясь с ней наедине Мартин оказывался в неловком положении. Он понятия не имел, что ему делать и что отвечать — их с Виком тайна, которую Вик уже по наивности доверил Рише держала его, словно паутина.

Ему нравилась Рита. Он не мог назвать это чувство влюбленностью, считая любовь чем-то несравненно более сильным, чем мимолетное увлечение. Но взгляд дотягивался до сердца легким электрическим током.

Но никакого значения это не имело. Он держал на руках девушку, которую любил, как младшую сестру. Она обнимала его тонкими, теплыми руками и щекотала дыханием шею.

Вот она, чужая, сбывшаяся любовь, которую он должен беречь всю оставшуюся недолгую жизнь. Ему не нужно умирать за нее, только легко опустить на собственное сердце серую завесь, не дающую чужим взглядам и касаниям вызывать этот ток.

Это было не трудно.

Но это не значило, что он не мог быть Рите другом.

— А театральная карьера тебя перестала привлекать?

— Я никогда не любила театр. Но он придавал мне хоть какой-то вес. Знаешь, Вик, мне раньше часто снилось, что я легкая-легкая, как перышко. И это, может, был бы хороший сон, для кого-то. Но для меня это был кошмар. Представляешь, мне снилось, что мой парень меня обнимает, и мне тепло вроде и спокойно, и тут порыв ледяного ветра. И я не могу удержаться. Не могу ходить. Не могу лежать. Меня носит любым порывом ветра, и я сделать ничего-ничего не могу. У меня были парни, с которыми у нас была якобы любовь. У меня были родители, которые меня якобы любили, а на самом деле видели во мне только старшего брата. Мы вообще-то похожи, ко всем моим грехам… И вот, этот театр. Я была хотя бы не просто «та девка», «его сестра» или просто «дочь», я была… как там… «прима». Марго, вот.

Они шли по спальному району, совсем недалеко от общежития. Серые в темноте пятиэтажки, желтые окна, и небо, нависшее над головой. Что-то серое, усредненное, тоскливое, словно весь окружающий мир вторил Ритиным словам.

А в воздухе беспощадно, сыро пахло наступающей весной.

— И что придает твоей жизни вес сейчас?

— Вера в людей. Знаешь, Вик, я правда верю. Хоть ты меня тогда и поцеловал… Это потому, что ты добрый и тебе меня жалко, я знаю. Вы с Ирой такие… знаешь… я не знала, что так бывает. У вас по-настоящему, я всегда чувствовала. Так завидовала, если честно. Но если кто-то так способен любить, как вы друг друга — может, и для меня в этом мире что-то хорошее найдется. И кто-то и меня сможет… так любить.

Рита шла на шаг впереди. Ветер путал ее черные волосы, и на секунду Мартину показалось, что вокруг ее головы клубится тьма. Чистая, живая тьма, такая, как живет за его порогом. Ее черные мысли, ее тревоги. Ее страх перед будущим.

— Сможет, Рит. Я верю.

— А меня есть за что полюбить?.. Чтобы правда, по-настоящему?

— По-настоящему любят не за что-то. По-настоящему любят даже вопреки.