Андрей понял, что надо спасать положение и широко улыбаясь, примирительно сказал:

– Зина Ивановна, это мой брат заскочил. День рождения у него сегодня, круглая дата! Может, уважите, присядете с нами?

– Некогда мне с вами рассиживать, – скроила Зина Ивановна официальную гримасу. – Убирайте всё со стола и уносите отсюда.

– Будет сделано, как в аптеке, – подал голос Борис Палыч, – Андрей, ты иди, а я всё уберу. Мы будем там, у меня во дворе. Не задерживайся, уже шестой час.

Андрей с Ливадией Васильевной вышел во двор. Отпирая дверь в подвал, он чувствовал на себе её внимательный взгляд. Не оборачиваясь, он прошёл внутрь и остановился, озирая огромные груды беспорядочно сваленного оборудования и мебели.

– Ливадия Васильевна, слушайте, неужели мы будем сейчас ковыряться во всём этом? Я жутко устал и, честно, руки не поднимаются.

На лице Ливадии отразилась целая гамма чувств. Среди всех прочих, Андрею почудилось её разочарование таким оборотом дела. Она, постояв немного, как бы размышляя, сказала:

– Зина Ивановна как клещ, вцепится – не отпустит. Ладно, иди, я придумаю что-нибудь. Вообще-то ты с ней будь поосторожнее, она может устроить подлянку только так, и мигнуть не успеешь. Проверено.

– Спасибо. Учту. А завтра я приду пораньше и поработаю в счет сегодняшнего.

– Хорошо. Только не увлекайся сегодня водочкой, а то завтра из тебя будет ещё тот работничек. Ты и сейчас уже под хорошим градусом.

– Да нет, – слабо возразил Андрей, – просто устал сегодня как собака. Ну, я пойду.

До дома Бориса Палыча было ходу минуты три. За это время Андрей успел перебрать изрядное количество мыслей по поводу обнаруженного интереса к своей персоне со стороны Ливадии. Не будь этого интереса, не случилось бы нынешнего казуса в электрощитовой. Не иначе, как Ливадия надоумила завхозиху вломиться к Борису Палычу. Наверняка она слышала телефонный разговор Андрея с братом. Сама бы она не посмела врываться к электрику. Зина Ивановна, имея обширные полномочия, это сделала не задумываясь. Теперь ему припомнились многозначительные взгляды Ливадии.

Додумывать создавшееся положение было уже некогда. Со скамейки во дворе ему махала целая компания приятелей Бориса Палыча, среди которых он увидел Дмитрия.

Стоит ли описывать, чем грозит такой форум приятелей, наличие средств и их радушие для усталой и жаждущей отдохновение души? Будьте же снисходительны и великодушны, познавшие немало самых разнообразных сторон нашей жизни, господа! Со стороны дневное происшествие могло показаться очередным поводом для безудержной пьянки. Именно так было расценено по возвращении домой женами наших приятелей. Но для Андрея присутствие при столь драматических событиях было некоторым потрясением. Ему было искренне жаль беднягу. Не случись сегодняшнего трагического события, вряд ли бы он закончил этот день столь буйным застольем.

Помниться, автор обещал рассказать о неких джентльменских соглашениях, о вещах, которыми оперируют сильные мира сего, о королях и капусте нашего времени, и о банальностях «мыльной оперы», галопирующей мимо нас…

Едва ли в наш непростой, развороченный невероятными выкрутасами, диковатый уклад жизни найдется человек, пытающийся самым серьёзным образом заняться обличением пороков этого уклада. Разве что его благородный труд не был кем-то заведомо хорошо оплачен. И тем более, указуя негодующим перстом в сторону персон, достигших немалых вершин на своем поприще. Последствий для неудовлетворенного «эго» следовали немедленно и неотвратимо. С таких высот любой плевок в сторону обличителя обернётся внизу огромной глыбищей. Раздавит он его, ничтожного, как презренного комара. Неблагодарное это занятие…

Так, или примерно так размышлял Князев, поворачивая с Новочеркасского бульвара на Люблинскую улицу. Он заезжал к Андрею в Марьино не только на дружескую посиделку. За последний год в жизни Андрея произошли изменения, повлиявшие на его судьбу, как он сам говорил, кардинально, окончательно и до самой смерти. В этой перемене полностью был повинен Князев. Он буквально вырвал Андрея из липких пут бомжевания, или что-то около того. То, что он увидел в тот вечер, потрясло его до глубины души.

История Андрея еще и потому взволновала Владимира до такой степени, будто все услышанное произошло лично с ним. Князев уже давно расстался с музыкальной деятельностью, полностью заменив её литературной. Он еще в бытность в консерватории писал неплохие вещицы из студенческого быта. Незатейливые юморески и рассказики Владимир пристраивал в небольшие журнальчики и местечковые газеты. Со временем дело пошло гораздо успешнее, чем он ожидал. Полностью переключившись на писательскую деятельность, Князев оставил музыкальную карьеру и вместе с ней тот мир, который непременно сопутствует каждой цеховой общине. Поначалу он работал много и жадно, понукаемый врождённой творческой жилкой. Писал обо всем, что только могло привлечь внимание. Без разбора набрасываясь на темы, увлёкшие своей мало-мальски необычным сюжетом, либо злобой дня, его тексты подкупали напористостью стиля и хваткой. Владимира не смущало то, что многое из написанного было отвергнуто неумолимой редакторской рукой. Об этой стороне писательского дела он был немало наслышан. Ему вполне хватало тех вещей, в большинстве своем очерков и небольших рассказов, которые удавалось пристроить.

Всё было бы хорошо, но с течением времени Князев стал замечать, что он, набивший руку на мелко-жанровой прозе, стал как-то тяжелеть в производстве таких привычных ему форм. Объясняя самому себе это тягостное состояние духа, Князев всё поспешил списать на усталость, на обычный творческий застой. По многочисленным советам докторов, жены и друзей он ринулся в бессрочный отпуск. Владимир не сомневался, что в нужный момент к работе позовёт его муза. Но когда ожидания этих позывов затянулись до неприличных размеров, его охватило вполне понятное беспокойство. К тому же, усиленное неопровержимыми аргументами жены об огромной бреши в денежных средствах, оно приобрело форму навязчивого состояния.

Не дожидаясь, пока его загулявшая муза соблаговолит появиться на творческом горизонте, Владимир спешно принялся разгребать многолетние творческие запасы. К своему немалому стыду и досаде вдруг обнаружил, что не так уж были неправы его обидчики-рецензенты. Всё, что лежало в столе, производило впечатление старого, отслужившего свой срок, календаря, с которого рассеянные хозяева не сорвали ни единого листка. То, что он мнил неким значительным вкладом в современную литературу, оказалось мелкотравчатой россыпью устаревших поделок.

Но, странное дело, его честолюбивая натура на этот раз не взбрыкнула молодым жеребчиком, как частенько бывало до сих пор. В один прекрасный день, вынося пакеты с ворохами изрубленной в лапшу бумаги, Владимир, на недоуменно-растерянные вопросы жены, ответить жестко и кратко: «Нечего в квартире разводить плесень на макулатуре…».

Избавившись от творческого «компромата», Князев довольно быстро осознал, что тем самым он отрезал себе все пути к прошлым исканиям. Они были сброшены, как старая змеиная кожа. Этот акт творческого «самосожжения» Князев воспринял в духе диалектики. Он помог ему понять всю необходимость такого отречения от прежних методов и способов осознания действительности. Та самая, о которой писалось так легко и просто, жестоко отплатила ему, обратив его творения в горы пустых словес…

Но вместе с тем Владимир понял, что прежними дорогами ему уже не ходить. Но альтернативу им ещё нужно было отыскать и эта перспектива его пугала. Он не только чувствовал свое бессилие перед новыми задачами, но и ясно осознавал неотвратимость выбора новых путей. Обрушившаяся в конце века действительность, выбила привычную почву под ногами. Вполне возможно, что не случись в стране перемен, взорвавших её изнутри словно мыльный пузырь, он бы так и не увидел, что, по сути, всю свою жизнь занимался бы заказным ремеслом, оплаченным тоталитарной сетью малограмотной номенклатуры. Эти спесивые сволочи, засевшие на высоких местах, не дали бы ему реализовать свои истинные возможности. Их специфический опыт умело гасил любые его попытки сказать хоть что-нибудь личное, искреннее и выстраданное. Иногда он делал такие попытки и, видимо, удачные. Судя по тому, что в один прекрасный день с ним провели беседу на предмет инакомыслия, разъяснив, в пределах какого забора ему позволительно развивать свое дарование.