Не то, что бы наш герой сильно испугался тогда. Просто решил избежать малоприятной альтернативы – заведомо проигранного противостояния системе. Владимир прекрасно был осведомлён о результатах этого противостояния. Ему вовсе не хотелось растратить свои силы и лучшие годы на борьбу с колоссом. Тогда никому и невдомёк было, что у этого колосса глиняные ноги. Примеров и другого сорта он имел перед глазами предостаточно. Весьма маститые писатели и не очень, не особо напрягаясь, благополучно смогли провести свои суда по волнам бурного времени до наших дней, причём умудряясь оставаться такими же уважаемыми аксакалами и сейчас, хотя грехов числилось за ними по нынешним понятиям немало. Более того – об их рьяном двурушничестве вспоминать сейчас было признано дурным тоном. Некоторые из них, успев сорвать цветы славы, уже почили в бозе. Благодарные потомки поспешили поставить им памятники, увенчав их головы сияющим венцом мученика-борца за свободу с тоталитарным режимом…

Длинная, как кишка, Люблинская улица была буквально нашпигована светофорами. Спотыкаясь о них через каждые двести метров, нечего было и думать выжать хоть какое-нибудь подобие скорости. Это удручающее обстоятельство в какой-то мере располагало к философствованию.

Князев с иронией усмехнулся своим мыслям. Уж перед кем, а перед собой-то не стоило кривить душой. Мог он и тогда выбрать свой путь, но лёгкая и широкая дорога всегда соблазнительнее торных путей. Он не устоял перед соблазнами сиюминутной выгоды. Конечно, его привлекали большие полотна романов, но как-то всё было недосуг. Тогда он считал, что идеям надо вызреть, поспеть, что торопить себя в серьёзном деле всё равно, что сорвать плод незрелым.

Но сейчас он понимал, что это была всего лишь леность души, и никакими чиновничьими происками оправдать это было нельзя. Итог такой политики был весьма закономерен и печален. Переполнявшие его в те годы мысли и идеи исчезли, растворились в суете жизненной энтропии. Бесследно канули в Лету энергия и задор, мощным стимулом питавшие каждую строчку тех лет. Ему не хватало пафоса и героики советского времени, он скучал по его регламентированной тематике.

Но всё же у него тогда были цели, ради которых имело смысл работать и жить, как ни высокопарно это не звучало. «Мир», «труд», «май», – простые и близкие понятия, гуманизм и счастье простого человека, всё то, что сейчас объявлено фикцией, миражами «совковой» эпохи, опошлено и заплевано ретивыми пустобрёхами – всё это и сейчас для него имело непреходящую ценность.

Он много раз пытался найти свою тему в этом меркантильном и сугубо прагматичном мире, где денежные отношения стали мерилом всего и вся. Но как бы он ни старался, так и не смог приспособиться. Главная заповедь, свалившихся «как тать в нощи» на Россию образчиков западной цивилизации с её «истинными» ценностями: «Человек тот, кто богат…» повергала его в глухую апатию.

Владимир понимал, что в его годы, оставшись у разбитого корыта, практически невозможно, особенно в творчестве, определить свой стиль, найти манеру письма, свой индивидуальный колорит. За весь период своей литературной деятельности ему ни разу не приходилось даже задумываться над такими вопросами. Зачем, если то, что он делал, повторялось во множестве вариантов у других. Ему нужно было только выдать некий оригинальный словесный оживляж, который он по простоте душевной считал своим неповторимым стилем творчества. Но сейчас, в наступившие новые времена, жизнь требовала не салонной искрометности говоруна. При всех прочих обстоятельствах нужны были неизмеримо более глубокие смысловые качества авторского слова.

Существовало теперь два пути, на которые мог вступить каждый, кто из различных побуждений хотел заниматься литературным трудом. На одном из них можно было, как говорили нынешних урожаев литературные опята-скороспелки, срубить хорошие бабки. Путь был прост: потакая инстинктам толпы, охочей до «хлеба и зрелищ», разрабатывать жилы мутной примитивной прозы. Другой требовал постоянных усилий мысли и творческих поисков, чтобы не сбиться на шаблонный, псевдопопулярный путь казенной мастеровщины.

Первый путь был для Владимира заказан изначально. Второй путь упирался в стену, бесконечную и вширь и в высоту. В ней надо было найти дверь. Вот только неизвестно было, в какую сторону и сколько надо до неё идти…

Настали трудные времена. Надо было на что-то жить. Владимир, используя старые, приятельские связи, сохранившиеся с «совковых» времён, устроился в частное издательство простым корректором. Работа занимала много времени, но писать он не переставал. Часто бывало и так, что он просиживал ночь напролёт, работая над захватившим его сюжетом. Наутро всё оказывалось в корзине. Головная боль и красные набрякшие веки были единственным реальным результатом его усилий.

Сослуживцы посмеивались, намекая на чрезмерные загулы. Князев хмуро и неохотно реагировал на колкости коллег. Его целиком поглощала одна неотвязная мысль о произошедшей с ним метаморфозе, которая привела к творческой импотенции. Перспектива провести оставшуюся жизнь в прозябании, в маразме череды пустых и бесплодных дней была мучительна и страшна. Вкусив сладость плодов творчества, Владимир жаждал их бесконечных повторений. Но вместо этого он не ощущал ничего, кроме безличной пустоты, разлившейся внутри него.

Никакие из происходивших вокруг событий не задевали его души. Война, терроризм, политические и экономические катаклизмы воспринимались им как результат корысти, политических интриг и низменных страстей лживых и беспринципных проходимцев. Это его не увлекало. Владимир искал тему, где можно было бы раскрыть истинные чувства, которыми изначально становились отношения между людьми.

Судьба в лице Андрея дала ему такой шанс. Владимир не сразу понял, отчего он последующие дни после встречи с ним не находил себе места, не в силах сосредоточится на чем-либо. Все его недоумения разрешились на третий день. Взяв трубку телефона, он набрал номер Андрея и сказал: «Я к тебе сейчас приеду…».

К этому моменту Князев нашёл причину своего лихорадочного состояния последнего времени. Не то, чтобы его так сильно взволновала жизнь Андрея. Просто он ощущал все эти дни какую-то подспудную, непреодолимую силу, заставлявшую его постоянно возвращаться к недавнему с ним разговору. Ведь то, что он услышал тогда, сидя в машине и было тем сюжетом, темой, которую так долго искал до сих пор…

– Рановато ты сегодня, – зевая, пробурчал Андрей, впуская Владимира в квартиру. – Вчера поздно лёг. Извини, я немного смурной сейчас.

– Старик, это ты извини меня. Надо было созвониться, но так экспромтом вышло. День выдался свободный, вот и махнул к тебе.

– Ладно, чего уж там, заваливай. Иди на кухню, жарь яичницу, пиво в холодильнике. Катерина ушла сегодня на целый день, так что будь хозяином. А я пока мордарию сполосну.

За завтраком Андрей, после пары обычных фраз, вдруг спросил Князева:

– Так, ладно, ты можешь оставить свои хитрованские ходы. Скажи прямо – чему обязан в такую рань? Только не говори, что соскучился. Неужели приспичило так, что на попозже не смог отложить?

– Говорю тебе, что день выдался свободный. – Князев пожал плечами. – К тому же надо знать народный фольклор: «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро…», усек?

– Фу ты, прямо гора с плеч. Я уж было подумал, что ты по совместительству опером подрабатывать устроился, уж больно твои расспросы в последнее время смахивают на допрос – что было в поликлинике, как было в поликлинике, кто, зачем? Честно, я нисколько бы не удивился, если бы тебя ко мне подослала эта сволота. Но опять же – какой смысл им в этом почти через два года. Там обо мне уже и думать забыли. Значит, у тебя, парниша, другой интерес ко мне имеется. Точно? Давай, колись…

– Что, момент истины настал? – хмыкнул Владимир. – Не бойся, тебе с этого навара не будет. Подослали, не подослали – так-то ты обо мне думаешь? Хорош гусь!

– Глотни пивка, а то больно обидчивым стал! Ну, а если честно, то я давно приметил твои потуги, и, даже сознаюсь, кое в чём и кое-где подыгрывал тебе. Вот тут-то у меня точно интерес свой был – пообщаться с тобой подольше, уж больно тошно было тогда. М-да!