– Ты заблокировал меня! – Галя хотела плеснуть остатки какао в хорошенькое лицо Тараса. Но сдержалась.

– Скорее всего, это провернула мама. Она всегда знала пароли от моих аккаунтов. – Мужчина повернул голову к витражному окну, усыпанному искусственными снежинками. – Прости меня, Галь, – произнес он еле слышно.

– Зачем ты мне написал?

– Я… я не знаю, – Тарас вздохнул. – Ты – единственный человек, который остался в серой Челябе. Я прилетел к родителям на праздники. Скачал «Тиндер». Сходил на парочку свиданий. Понял, что всё это не то. Нашел твой номер в старой записной книжке. Думал, ты будешь рада увидеться.

Галя подняла сумку с пола. Подошла к вешалке, сняла куртку и молча стала одеваться.

– Уходишь? Я думал, мы прогуляемся. Может быть, поедем ко мне. Родители уехали на дачу.

– Я замужем. – Галя показала палец с обручальным кольцом. – Но даже если бы была самой одинокой женщиной на этой планете, никогда впредь не связалась с тобой. – Она улыбнулась, натянула шапку, лежавшую на дне сумки, и молча покинула некогда любимое кафе.

Метель на улице не унималась. Галя закрыла глаза и раскрыла ладони. Она хотела ощутить влажность и прохладу настоящего декабрьского снега. Прикоснуться к чему-то настоящему. К тому, что вернет ее в реальность. Оборвет связь с никому не нужным прошлым. Девушка прислонила мокрую кисть к животу. Улыбнулась. Достала из кармана куртки телефон.

– Димка, привет! Еду домой, хочу приготовить твои любимые макароны по-флотски. У меня хорошая новость. Бросай свои отчеты, приходи пораньше. Буду ждать тебя.

В ответ она услышала: «Галка, скоро приеду. Люблю тебя!».

1

Первый залп разливался красной орхидеей на ночном небе в сорока километрах от элитного поселка Старые дубы. Морозный воздух пронзал грохот салюта и свист встречающих Новый год в одиноком доме, вокруг которого баррикадой прорастал сосняк. Дикость или романтика – отстроить трехэтажный кирпичный коттедж вдали от цивилизации? Дом-одиночка – так прозвали дачную обитель друзья профессора психологии Виктора Данко.

Виктор славился странными поступками. Он мог отвести часть лекции по психологии, резко замолчать, оборвав себя на половине сформулированного предложения, встать из-за кафедры и выйти в коридор, так и не вернувшись на пару. Первокурсники психфака в ступоре встречали выходки профессора. Но позже привыкали и даже радовались такому необычному стечению обстоятельств.

На Новый год Виктор никогда не делал подарки своим друзьям. Но всегда организовывал праздничное торжество, приглашая самых близких из окружения в свой дом-одиночку.

31 декабря в шесть часов вечера гости профессора парковали свои машины возле двухметровых железных ворот. На крыльце их встречала горничная профессора, Марго. В любую погоду она накидывала на плечи лишь колючую серую шаль.

Марго двадцать лет назад переехала в Россию из Финляндии. Практически сразу стала работать помощницей по дому Виктора. Он тогда был еще доцентом на кафедре общей психологии. Жена Виктора, Мария, в те годы тоже увлеченно занималась наукой. Поэтому трехкомнатная квартирка, доставшаяся Марии от покойных родителей, чахла из-за отсутствия уюта и свежеприготовленной еды. Молодая семья обрадовалась горничной, которая не просила много денег, а была рада свободной комнате в квартире и добродушным работодателям.

В этом году профессорский дом-одиночка также приютил гостей для встречи Нового года. Марго позаботилась о том, чтобы стол из красного дуба, расположенный в самом центре гостиной на первом этаже, ломился от закусок, горячих блюд и напитков.

В центре стола стоял гусь с хрустящей корочкой, начиненный яблоками. Вправо уходили салаты: оливье с лососем; теплый итальянский салат; капоната с виноградом и, конечно же, любимое блюдо профессора – капрезе. А влево уплывали закуски: ракушки, фаршированные шпинатом; карпаччо из форели; гриссини с прованскими травами; брускетты с оливковой пастой и томатной сальсой; канапе из моцареллы, базилика и помидоров, спрыснутых бальзамическим уксусом.

В девять часов вечера бокалы гостей наполнились игристым вином. Серьезные разговоры сменились легкой, местами шутливой, светской беседой. За час до встречи Нового года каждый из присутствующих (кроме Виктора) озвучил тост и положил подарок под большую пушистую ель, аромат которой наполнял весь первый этаж. А перед боем курантов гости выпорхнули на улицу, чтобы под оглушительные залпы салюта встретить долгожданный праздник.

Красная орхидея осветила веселые, несколько хмельные лица друзей и близких профессора. Они были счастливы, по-настоящему счастливы, находиться здесь. Дышать свежим воздухом, есть изысканные блюда, пить дорогое шампанское, словно дети радоваться елочному аромату и иллюминации, вырывающейся из картонных коробок.

Спустя десять минут после полуночи, когда цветочная клумба исчезла с неба, оставив после себя облака тягучего дыма, а грохот перестал взрывать барабанные перепонки, собравшиеся услышали из дома крик. Крик, смешанный с рыданием.

Все, кроме сестры профессора, Лидии, ринулись в коттедж. Лидия лишь смотрела в туманное небо, а в ее глазах стояли слезы.

2

Друг профессора Данко, терапевт Борис Кратков, вторым после Марго увидел это сюрреалистичное зрелище.

– Виктор, бедный Виктор… – без конца повторял он, глядя на то, как некогда пышущее здоровьем тело профессора растекалось по стулу. Его голова, словно небрежно надломанная еловая ветка, свисала с шеи. Очки с круглой оправой болтались на кончике горбатого носа. А изо рта стекала желтоватая пена.

За спиной Бориса, в проходе, столпились другие гости. Они не решались войти в зал. Лишь домработница профессора сидела на полу, обхватив ноги, и рыдала, не отрывая взгляда от бездыханного тела. Жена терапевта Краткова, София, грызла ногти, отполированные свежим маникюром, и что-то бормотала себе под нос. Друг детства Виктора, Федор, прислонившись к входной двери, молча издалека наблюдал за своим уже безмолвным другом.

Истеричный порыв домработницы прервал еще один товарищ профессора Данко, полицейский в отставке, Леонид Борт. Он окинул мимолетным, но оценивающим взглядом тех, кто стоял в коридоре, и зашел в гостиную. Леонид взял со стола салфетку, приложил ее к сонной артерии Виктора и, потупив взгляд, молча кивнул.

– Марго, дорогая, успокойтесь, – экс-полицейский присел на корточки возле домработницы и положил свою раскрасневшуюся от мороза ладонь ей на спину. – Я вызову сейчас следственную группу, а вы должны прийти в себя, чтобы внятно рассказать, как обнаружили Виктора.

Рыдание Марго стало еще громче.

Леонид Борт вновь подошел вплотную к столу и начал сверлить взглядом тело Виктора. Костлявые профессорские пальцы обрамляли кольца. На указательном пальце левой руки красовалась печатка из белого золота, в центре которой были выгравированы буквы DV. А на среднем пальце правой руки плотно сидело толстое обручальное кольцо из серебра. После смерти жены Виктор часто прикасался к нему, когда нервничал. Простенькое серебряное ювелирное изделие никак не вписывалось в пафосный образ Виктора, который он списал с Саймона Акермана, английского модельера. Того британца, что в 50-е годы 20 века одевал в свои элегантные классические костюмы весь Старый Свет. Но лишь это кольцо всё еще физически связывало профессора с усопшей женой, которую он любил больше себя и науки.

Брюки Виктора пропитались мочой. Елочно-мандариновый аромат теперь перебивал резкий аммиачный душок. Под правой рукой профессора, на полу, валялся шприц. Под левой – пустая ампула.

– Бутират3, – вслух произнес Леонид.

– Бутират? – переспросил терапевт Кратков и наконец переступил порог гостиной.

– Древняя синтетика, уничтожающая всё живое, если переборщить.

Другие гости вслед за Борисом, из любопытства или из-за собственной тревоги, стали заполнять зал.