– Pax vobiscum![6] Есть ли кто живой, чтобы встретить мирного служителя Господа и его благородных спутников?

Сэр Мишель насупился, а Гунтер неизвестно зачем перебросил автомат на грудь. Как ни странно, но ощущение холодного железа под пальцами придавало ему лишнюю уверенность.

Некоторое время за воротами слышалась возня, потом в щель меж створками выскочила грязно-белая курица, и сразу раздался хриплый мужской голос:

– И тебе мир, святой отец, рад тебя видеть! А хозяин и подавно счастлив будет.

Ворота приоткрылись чуть шире, и вышел невысокий светловолосый человек лет тридцати пяти, чем-то похожий на сэра Мишеля. Только у привратника волосы были коротко обрезаны, а густейшим желтоватым усам мог позавидовать самый отпетый щеголь. Кольчуги и прочих военных атрибутов на нем не было, одежда простая, кожаная и потертая, лишь у пояса здоровенный тесак в ножнах. Светлые глаза стража смотрели серьезно, но без настороженности – отшельника в Фармере знали все, лишь когда взгляд скользнул по сэру Мишелю и его спутнику, привратник слегка нахмурился, но не позволил себе показать удивление или недовольство.

– Здравствуй, Эрик, – сказал сэр Мишель, – поди доложи батюшке о нашем приходе.

Страж по имени Эрик сдвинул брови еще сильнее, так что они сошлись в единую дугу над переносицей, и вопросительно посмотрел на отца Колумбана.

– Иди, иди! – ободрил его отшельник, махнув рукой.

Эрик, не говоря ни слова, развернулся и исчез за воротами.

– Хам какой, – пробормотал сэр Мишель, – даже не поздоровался. Распустились тут без меня…

– Нам пока подождать? – с надеждой спросил Гунтер у отца Колумбана, но отшельник помотал головой и категорично произнес:

– Еще чего! Чтобы мне, старому человеку, вместе со старшим сыном барона, которому принадлежит этот дом, ждать под дверью, подобно нищим бродягам, выпрашивающим милостыню? Идемте, дорогие мои.

Сэр Мишель издал невнятный звук, который Гунтер расценил как стон, и шагнул вслед за отцом Колумбаном. Германец счел, что ему сейчас лучше прикрывать тылы, и оттого держался за спиной рыцаря. Видение оскаленных пастей сторожевых псов барона Фармера по-прежнему не оставляло его.

Это было сильное место. Наверняка сами обитатели замка Фармер не замечали того, что живут они в таком замечательной точке. Лишь снаружи замок казался враждебным, угрюмо склоняющимся над непрошеными гостями, как бы спрашивая их – уверены ли они, что здесь их ждут и стоит ли им входить за стены? Так и некоторые люди: мрачны, неприветливы с виду, охраняя сокровища своей души от бесцеремонных вторжений, но, поверив в чистоту твоих намерений, сбрасывают хмурую маску, приглашая тебя в свой мир.

Гунтеру казалось, что замок пристально изучает его – зачем пришел, с какими помыслами, и мысленно проговаривал про себя: я не причиню тебе зла, я просто гость и ничего больше.

В стенах замка Фармер было светло и просторно. Казалось, целая деревня расположилась под защитой башни, стоявшей на северной стороне согласно старому поверью норманнов, говорившему о том, что зло всегда приходит с севера. Ко мшистым стенам донжона прилепилось множество пристроек – кухня, откуда доносились мучительные запахи, какие-то кладовки, «подсобные помещения», как окрестил их Гунтер. В противоположном конце двора лепилось несколько домиков, где жила прислуга, с крошечными огородиками, сараями, курятниками. Вдоль стены тянулись конюшни, рядом с ними – кузня. Посредине двора был виден огромный колодец, выложенный грубо отесанным камнем. Ближе к воротам располагалась псарня, там слышалось ленивое басовитое потявкивание каких-то огромных, судя по голосу, собак. Рядом торчал еще один маленький домик – кречатня.

Жизнь в замке кипела. Из кузницы сквозь щели в дверях просачивался сизый дым и слышен был перезвон молотков, возле колодца толпились женщины с кожаными ведрами, повсюду расхаживали куры, бегали дворовые собаки вместе с румяными грязными детишками в холщовых рубашонках, мычали коровы, блеяли овцы – деревня деревней… Все необходимое для нормального существования обитателей замка было заключено в его стенах и жило слаженной, непрерывной жизнью, как организм человека. Гунтер мог только восхищаться. Вот оно – натуральное хозяйство в расцвете, прямо как в учебнике истории. Правда, там еще говорилось что-то о грубых и заносчивых феодалах и забитых ими крестьянах.

Отец Колумбан бодро направился к башне, приветливо здороваясь едва ли не с каждой курицей, сопровождаемый мрачным сэром Мишелем и Гунтером, который вертел головой во все стороны и даже пару раз споткнулся, вызвав хихиканье каких-то девиц, неотступно следовавших за ними на почетном расстоянии. Хоть и старались они щебетать между собой вполголоса, Гунтер все-таки уловил неоднократно промелькнувшее в их болтовне имя сэра Мишеля. «Подружки детства, скорее всего, – решил он и, усмехнувшись, добавил: – И юности… Весело ему тут жилось!»

Они вошли в небольшую пристройку через низкую полукруглую дверь, миновали темный узкий коридор, в котором пахло сушеными травами, сеном и свежевыделанной кожей, и оказались в широком круглом зале внутри башни. Гунтер поднял голову, оглядел сильно закопченный деревянный потолок, державшийся на косых балках, покрытых бугристым налетом сажи. Под самыми досками в камне были проделаны круглые отверстия – отдушины, выходящие в целях обороны только во двор, сквозь них пробивались полосы солнечных лучей, в которых густо клубилась пыль.

Чей-то влажный холодный нос коснулся ладони германца, и он увидел несколько мохнатых поджарых гончих, крутящихся у ног сэра Мишеля и с восторгом заглядывающих ему в лицо. Собаки явно были несказанно рады встрече с ним, да и сам сэр Мишель немного повеселел оттого, что первым делом встретился со своими старыми верными друзьями, которые не забыли его и, вопреки остальным домочадцам, довольны, что он вернулся.

Земляной пол зала был посыпан сеном, наполнявшим воздух терпким запахом; кроме того, ощущался легкий дух то ли сырости, то ли псины. Впереди виднелся огромный очаг, напоминавший камин, который был в поместье Райхерт, разве что был он намного больше и попроще да похуже устроен – в зале изрядно попахивало дымом, но это лишь добавляло колорита.

Через весь зал тянулся длинный широкий стол в виде буквы «Т». Часть стола, расположенная поперек зала, была покрыта протершейся на углах красной скатертью, остальная – некогда остругана, а потом за многие годы гладко отполирована локтями. По обе стороны стола тянулись деревянные скамьи, застеленные звериными шкурами. Перед главным столом, стоящим на небольшом помосте, стояли два дубовых резных кресла, предназначавшихся для хозяина и хозяйки, – узкие с высокими спинками, без подлокотников и крепкие стулья для прочих членов хозяйской семьи, также покрытые шкурами.

Стены были увешаны выцветшими гобеленами, изображение на них было почти неразличимо из-за старости полотнищ и зеленовато-бурых пятен, образовавшихся от сырости, но кое-где угадывались рисунки, имевшие несомненно религиозные сюжеты, казавшиеся по-детски нелепыми. На многочисленных крючьях, вбитых в камни прямо через ветхую ткань, висело разнообразное оружие: мечи, многие из которых были очень старыми, со сбитыми лезвиями и сточенными оконечьями, несколько продранных ржавых кольчуг, сохранявшихся как память о предках, множество сарацинского оружия, видимо, привезенного господином бароном из Святой Земли; щиты разнообразной формы и рисунков, помятые, погнутые, одним словом, заслуженные, особенно выделялись три больших каплевидных щита с красно-белыми крестами, оставшиеся еще со времен Вильгельма Завоевателя.

Гунтер так увлекся изучением зала, что не заметил, как на лестнице, ведущей вдоль стены на второй этаж, показался высокий широкоплечий человек в кожаной проклепанной безрукавке, надетой поверх полотняной рубахи, крашеной луковым отваром, в потертых кожаных штанах, таких же, как у сэра Мишеля, и высоких сапогах до колен. Собаки с лаем кинулись к нему, покружились у ног, затем кубарем скатились с лестницы и завертелись возле сэра Мишеля, будто говоря: «Смотри, кто пришел!»