Есенин любил рассказывать подобные забавные истории, хотя всё чаще они были из жизни его. Мне было особенно нечем похвастаться в этом плане, хотя он всё больше и чаще просил меня говорить ему о каждом мною прожитом моменте, утверждая, что жизнь у человека лишь одна, а значит, ему надобно ценить каждое её мгновение. Но разве в 21 год прислушиваешься к словам таковым?
В тот же день я с ужасом для себя вспоминала о том, что совсем недавно узнала — у Сергея был день рождения в начале октября. То я совсем случайно выведала у Вадика в одном из наших пьяных вечеров. Поэты успели его отметить, а я не поздравила Сергея ни подарком, ни даже письмом. Теперь же мы шли по слегка морозной от октября Волхонке, овеваемые толпою разодетой молодёжи, и я вынашивала в себе мысль эту, будто болезнь, которая всё пухла и разрасталась в голове.
— Сергей… — начала было я, когда очередная толпа молодых людей в масках чуть не сбила нас обоих с ног. Есенин весело засмеялся, присвистнув, хотя другой на месте его наверняка бы обиделся таковой выходке и даже сделал ребятам выговор.
— Ишь какие! Вика, вы только взгляните, каковые праздники нам из-за рубежа приносят! Как, бишь, они называют его теперь?
Я прекрасно знала, что сегодня — ночь Хэллоуина, ведь сама, точно так же, как ребята эти, в позапрошлом году бегала по большим заброшенным лесам, где раньше была усадьба Шереметевых, с разрисованными от ушей до шеи Алисой, Майей и Колей, однако качнула головою, и вида не подав:
— Истинно, лишь бы чем заняться!
Он внимательно взглянул на меня, отведя при этом взгляд от молодёжи, с мгновение будто сравнивая, хмыкнул, и мы вновь пошли молча — разве что с лица его так и не спадала прежняя улыбка.
— Сергей… — вновь начала было я, окликнув его так внезапно, будто бы припомнив что-то. Он обернулся ко мне, но мысли его захватили прежние, должно быть, воспоминания об его студенческих годах — он обожал спрашивать меня о моей учёбе, а после вдаваться в собственные рассказы, точно приравнивая. — Сергей! — вдруг, точно опомнившись, воскликнула я, так, что даже запоздалые птицы на ветках в парке недалеко от нас встрепенулись. Есенин, наконец, обернулся ко мне. — Простите, мне столь неловко говорить о том вам теперь, когда прошло уже столько времени…
Есенин остановился и глядел своими чистыми голубыми глазами теперь только на меня. Именно в ту секунду припомнилась мне Бениславская и все женщины, окружавшие его, и я ощутила себя наивной влюблённой девочкой — какой, впрочем, в действительности являлась. Я могла давать голову на отсечение, что и сам поэт чувствует таковую теплоту, исходящую из сердца моего, и по той лишь причине на губах его часто играет улыбка при виде меня. Вот и теперь выражение лица его будто совершенно не давало мне сосредоточиться. Впрочем, что могла я сказать ему? Никогда в жизни, сколь бы долго ни общались мы с Сергеем, мы не могли назвать друг друга друзьями. А нынче мне предстояло ему практически признаться, выдав все чувства, мысли и вместе с тем — все страхи свои. В ту самую секунду, когда закрались эти мысли ко мне, как-то некстати подумалось, что сказала бы на этой Майя — она частенько в таковых ситуациях бранила меня, просила меньше думать, а больше действовать и никогда ничего не решать за другого человека. Собрав всю свою волю в кулак, я продолжила:
— У вас был день рождения на днях, я слышала…
— Ах, вы об этом, — он улыбнулся, и всё внутри меня задрожало и затрепетало от этой пьянящей улыбки. Каждый раз она выходила у него необычайно искренней и в действительности весёлой. Даже не употребив ещё свой заразительный смех, он уже одною только ею придавал всей компании хорошее настроение. — Вика, право, не стоит.
— Мне так стыдно, Сергей Александрович! — я по привычке стала называть его по имени-отчеству, а потому не могла не заметить, как он нахмурился. — Ежели бы я в действительности узнала раньше!.. Простите мне это…
— Если бы за каждую неловкость и чувство мы приносили бы извинения, людям пришлось бы каяться вечно, — он схватил обе руки мои, улыбнувшись, начав при этом шептать, и я только теперь обнаружила, что совершенно случайно оказалась совсем близко к нему, пока извинялась. Хотела было отстраниться — да было поздно. Пленяло даже не столько ожидание грядущего, сколько тихий, вкрадчивый голос Сергея.
— Простите меня ради Бога!
— Не упоминайте Бога здесь, Вика, он неуместен, — улыбнулся Есенин, а шёпот его становился всё тише — мы стояли совсем близко, так что нынче слышать его могла только я. Я не стала спрашивать, сколько ему исполнилось, хотя вопрос таковой не к месту вертелся у меня на языке, и только извинилась за то, что не имею никакого к нему подарка. Собралась было с мыслями и духом, чтобы прочесть ему свои недавние стихи — посвящённые, как водится, одному ему, да только Есенин слегка стиснул мою руку — вышло это нежно и даже приятно, и с прежнею улыбкою продолжал: — Не нужно мне ничего, только… Вика, я знаю, что вы можете сделать для меня! — и он слегка наклонился, будто тем самым давая понять мне что-то. Я всё ещё с изумлением наблюдала за действиями его. Видела, как если бы секунды замедлились, как он неспешно опустил голову, мягко коснулся губами моей руки и тихо-тихо, еле слышно принялся читать один из любимых мне своих стихов: «Я сегодня влюблён в этот вечер, близок сердцу желтеющий дол…» — а когда глаза его вновь встретились с моими, выжидающе улыбнулся, некоторое время молчал и внезапно притянул меня к себе за талию, и я ощутила прикосновение его тёплых, слегка подрагивающих губ — к своим. Ощутила — потому что в тот же самый момент у меня сами собою закрылись глаза, а голова закружилась, мешая друг с другом абсолютно разные и не соотносящиеся мысли навроде того, что на дворе конец октября, но всё ещё очень тепло, и что Евграф Александрович ждёт от меня заметку в самое наиближайшее время. Вероятно, именно от внезапности я не смогла в первую секунду отстраниться, но мужчина настойчиво прижимал меня к себе, и от его мягких поглаживаний от спине к талии сердце моё стало биться ещё быстрее, чем прежде — кажется, никогда в жизни оно не ощущало себя такой птицей в клетке, неистово мечущейся по ней, готовой вот-вот вырваться наружу. Я не могла врать себе: у меня не было ни сил, ни желания противиться тому же порыву, что поглотил теперь его. Стоило мне только приоткрыть рот, как он вдохнул в него тёплый воздух — вероятно, в тот самый момент ухмыльнувшись. Меня уносило всё дальше, и ноги сами собою отрывались от земли, хотя всё основное действо происходило скорее в голове моей, тогда как губами я ощущала мягкие, едва приятные прикосновения чужих, доселе мне незнакомых ни разу, и оттого лишь только не могла теперь понять, какие в действительности испытываю чувства. Движения его становились всё настойчивее. Я смогла распахнуть глаза лишь раз — чтобы с небывалым доселе блаженством убедиться, что всё это происходит на самом деле, а не пригрезилось мне. Когда он отстранился — спешно, но очень мягко, я думала, что мне придётся долго приходить в себя, однако Сергей только выдохнул в воздух моё имя и прильнул губами к моей шее. То было так неожиданно для меня, что сердце снова ёкнуло в груди, а после ещё более сладостное желание гулкими толчками отдалось внутри, и руки сами собой ухватились за его нечёсаные светлые волосы. Сколько раз я мечтала к ним прикоснуться, когда он, бывало, весело встряхивал головою во время чтения стиха! Сколько раз обдумывала про себя, как могла бы перебирать пальцами эти мягкие пряди и ерошить, а теперь касаюсь так нежно и с таким трепетом, будто это первые побеги пшеницы, ранней весною выступившие из-под снега. Его жаркие прикосновения ощущались по всему моему телу, хотя он оставлял поцелуи только на шее. Жарко вдыхал, на мгновение останавливался, а после снова продолжал жадно вбирать губами мою кожу. Пару раз нам помешал всё ещё висевший на моей шее голубой, в синюю полоску, шарф. Я открывала глаза, мы весело смеялись, глядя друг на друга, а после всё продолжалось как ни в чём не бывало. Сергей по-прежнему прижимал меня к себе, скрестив обе своих руки у меня за спиною, но это было как-то абсолютно непринуждённо и бережно, как если бы он боялся спугнуть меня, чтобы я в очередной раз не вздумала убежать от него. Когда он остановился, он одарил меня новым, ещё более пьянящим и нежным поцелуем в губы и, стоило мне приоткрыть глаза — он уже взирал на меня с прежнею ухмылкою, но в голубых глазах, помимо дьявольских огоньков и веселья, плясало что-то счастливое и умиротворённое, а сам он казался запыхавшимся, точно у него поднялась температура. Впрочем, я не могла ручаться, что не выгляжу сейчас точно также. Мужчина будто подумал о том, о чём и я мгновение назад, и спросил, поправляя шарф на моей шее:
