— Вы не обижаетесь на меня?

— На что, Сергей Александрович? — игривость не ушла из голоса моего, но поэт уже был предельно серьёзен.

— Я временами такие глупости говорю, аж самому тошно становится. Нисколько вы не изменились к худшему, Вика. И мысли у вас хорошие, умные. Вот подрастёте и сможете всецело осознать их.

Только тогда, когда он сказал это мне прямо в лицо, по факту, я поняла для себя, что, несмотря на невеликую разницу между нами, я отношусь к Есенину так, будто он старше меня лет на 10-15. Я ощущала себя и младше, и менее опытной, так что слова его вовсе не обидели меня, а лишь открыли на правду глаза.

— Спасибо вам за этот вечер, Сергей Александрович, — улыбнулась я, хотя мы пока и не расставались — просто ощутила необходимость, даже потребность в том, чтобы выразить чувства свои и ото всей души поблагодарить его. Он только молча кивнул, продолжая глядеть на меня, будто ожидал какой-то иной благодарности, и я, смутившись взгляда его, отстранилась. Мы по-прежнему держались за руки.

— Поедемте ко мне, Вика? Поговорим о вечном, стихи почитаем.

Я отбросила от себя его руку, хотя то и вышло как-то очень резко, и Есенин заулыбался. Вся прежняя идиллия как-то вмиг растворилась между нами.

— Вам, наверное, спешить надо, Сергей Александрович.

— Как плохо без женщины! И стихи-то некому почитать! — вскрикнул вдруг он, так что даже мимолётные прохожие стали оборачиваться на нас. Я собралась было намекнуть ему на Бениславскую, но посчитала, что он, вероятно, продолжает шутить, а потому только молвила:

— Так вы женитесь, Сергей Александрович. Разве не у вас полон зал тех, кто желал бы вас выслушать?

— Да, Вика, — он грустно кивнул головою. — Но в какие-то минуты мне кажется, что вы меня лучше всех понимаете.

Я побледнела, не зная, что и думать мне и что отвечать. Сердце зашлось в быстром темпе, и, пока Есенин не вздумал вновь приблизиться или схватить меня за руку, загодя отстранилась на безопасное расстояние, прижимая к себе пахнущее им пальто. Неужто вели мы с ним столь задушевные и долгие разговоры, что он имеет право так разбрасываться словами на этот счёт? Я на мгновение обернулась — он стоял позади меня и был серьёзен.

— Вы правы, — тихо произнесла я. — Меня и вправду уже заждались друзья. До свидания, Сергей Александрович.

Я спешно скинула с себя пальто его и, пока не успел он опомниться, отдала и отбежала к двери института. Однако не смогла не остановиться и не обернуться, когда он позвал меня. Я буквально вся затрепетала — думала, он вернётся к тому же предмету разговора, однако Есенин улыбнулся и бросил:

— Отбросьте уже это отчество, Вика. Зовите меня просто Сергей.

========== VII. Московское лето ==========

В 1920-х особенно сложным был вопрос с жильём у студентов. Я посвятила этой проблеме не одну неделю. Судя по статьям в газетах, московские университеты принимали шесть тысяч студентов, из которых 75% определённо нуждались в общежитиях. Их, при всём при этом, давали только двум тысячам. Но даже если таковые «счастливчики» и получали места, приспособиться к условиям там им было весьма трудно. Комфорта не было совсем. Оказалось, в комнате проживали больше людей, чем следовало бы, да и те не были обеспечены порой не только одеждой и обувью, но даже и обыкновенными удобствами: холодильник, диваны, постель. Но даже несмотря на это, молодые люди элементарно не сходились характерами. Это было время крупных перемен в их сознании, время недавно прогремевшей революции и нового общества. И перемены ожидали в различных сферах, в большинстве же своём — в поэзии и моде.

Мюррэй Лэсли рассказывал о социальном типе бабочки. Это были молодые девушки, стремившиеся посильнее накраситься, набросить на себя поменьше одежды и характера довольно легкомысленного. «Для них танцы, новая шляпка и мужчина с личным автомобилем были дороже, чем судьба собственной страны», — рассказывал он. Полагаю, в основном именно из-за того мне и неловко вспоминать те времена — я старалась подражать этим «бабочкам».

От газет меня снова оторвали врачи. Мне всё чаще рекомендуют пить лекарства и всё больше ставят уколов, хотя, чем глубже воспоминания мои благодаря снам, тем лучше мне становится. Былых приступов и бессонных ночей больше нет — события, происходившие со мною и с Сергеем Александровичем я помню в точности так, как если бы они произошли вчера. Его частушки под дождём. Его приход на моё первое в жизни московское выступление со стихами. Рюрик Рок, Коля, Алиса, Майя… Впрочем, подруги моих взглядов по сему вопросу не разделяют — на днях мне довелось получить от них письмо.

Мы жили вместе в съёмной московской квартире. Каждый писал диплом, работал, стремился вырасти и, вероятно, даже уехать за границу — чем не жизнь обыкновенного нынешнего студента? А однажды я увидела во сне, будто перед собою, ноябрь 1920 и встречу, каковая изменила всю мою жизнь. Полагаю, навсегда.

Майя и Алиса писали, что скучают. Сообщали, что не так давно собственник Павел Юрьевич напоминал об уплате за квартиру, и им приходилось вновь сверять «коммуналку» и скидываться; сообщали, как странно, что совершают всё это без меня при сих обстоятельствах. Мы сдружились с этим мужчиной в тот самый момент, когда только познакомились с ним, и даже тогда, когда смотрела я на этого вышколенного иным для меня временем и страною человека, ностальгия охватывала всю меня. Я помнила время, о каковом не знала в сущности ничего. Когда же я села писать Майе с Алисой ответное письмо, меня позвали к психологу. Выдохнув дым сигареты изо рта, встала из-за стола и некоторое время глядела на выжидающих пришедших врачей. Вяжите, что уж там.

***

Более, после случая того, мы и не говорили с Есениным о моём выступлении. Порою, находясь рядом с ним, я и сама ощущала, сколь, должно быть, глупо выглядела в тот раз на сцене и сколь стихи мои были смешны. Несколько раз удалось мне даже обсудить их с ним.

— Тут по ритму сбивается, — говаривал он, просматривая рукописи мои. — Здесь следует прибрать местоимения. А здесь и вовсе не рифмуется.

Я слушала его с особенным вниманием и восхищением ещё и потому, что великий русский поэт разжёвывал это какой-то мне, но из мыслей не пропадал при том взгляд его, каковым встретил он меня на моём выступлении, и, сколь бы ни говорил мне Есенин, что в стихах не следует много орать и срывать голос свой, он был явно поражён увиденным. О том проговорился мне однажды Толя, когда сидели с ним вместе в «Стойле». Есенин мне в том, впрочем, лично так и не признался.

— Подражаете вы мне, Вика, — улыбался мне Сергей Александрович. — А ведь надобно не только подражать, но и привносить что-то своё. Или скажете, вы не мои строки брали? — и он, набрав воздуха в лёгкие, принимался читать:

«За горами, за желтыми долами

Протянулась тропа деревень.

Вижу лес и вечернее полымя,

И обвитый крапивой плетень.

Там с утра над церковными главами

Голубеет небесный песок,

И звенит придорожными травами

От озер водяной ветерок.

Не за песни весны над равниною

Дорога мне зеленая ширь —

Полюбил я тоской журавлиною

На высокой горе монастырь.

Каждый вечер, как синь затуманится,

Как повиснет заря на мосту,

Ты идешь, моя бедная странница,

Поклониться любви и кресту.

Кроток дух монастырского жителя,

Жадно слушаешь ты ектенью,

Помолись перед ликом спасителя

За погибшую душу мою».

В ту пору мы много спорили с Есениным о вкусах и о поэзии в целом. Я только начинала испытывать себя в этом мастерстве, так что совершенно ясно, что стихи выходили ни к чёрту, всё какими-то повторениями Сергея Александровича, но, как он и сам рассказывал друзьям своим: «Для начинающего очень даже неплохо». К лету, когда все мы смогли успешно сдать свою дипломную работу, я с изумлением узнала, что Майя собирается с Игорем Северяниным в длительное путешествие. До того они лишь обменивались какими-то краткими письмами, первое из которых значилось не иначе, как «Добрый день. Держим связь». К тому моменту и она, и Алиса могли уже претендовать на серьёзные выступления на московских сценах, а я не знала, идти ли мне со своим филологическим образованием в библиотекари, либо в педагоги. У самой Алисы также были большие планы на будущее — в путешествие она пока не собиралась, но с Альбертом Вагнером у них вновь возобновилась переписка, и, судя по всему, пуще прежнего. В общем-то, он нынешним же летом собирался снова посетить её семью. Одна лишь я, сдавшая почти все экзамены, продолжала по временам бегать в «Стойло», будто надеясь на то, что что-то внезапно произойдёт там, но в итоге обменивалась лишь несколькими любезными фразами с Есениным и неприятными взглядами — с изредка бывавшей там Бениславской. Впрочем, в какую-то из встреч и нам с Есениным всё же довелось обменяться адресами для переписки. И с тех самых пор всё существование моё с этой так внезапно окончившейся студенческой жизнью свелось к одному лишь: ждать, со страстным нетерпением и надеждою ждать писем, в каковых, вероятно, не будет ничего нового — да и их самих, впрочем, не будет.