Для начала мне хочется сказать, что эту книгу я написала для себя. Поэтому все описанное в ней – правда. Такая, какой я ее восприняла и запомнила. Здесь нет ни одного вымышленного факта, ни одного придуманного героя, все совпадения с реальными людьми – неслучайны.

Книга писалась легко и радостно. Я просто открыла волшебную шкатулку своих воспоминаний, которые мне дороже всяких сокровищ, и описала самые яркие из них. Я давно мечтала написать небольшую книжку о своем детстве, которую можно было бы почитать и моим детям, и моим внукам, и мне самой, когда я буду веселой старушкой.

А еще хочу передать привет своей большой и дружной семье. Тем, кто сейчас рядом со мной, и тем, кого уже нет в живых. Спасибо вам за все, что вы сделали для меня.

– Неподалеку я видел один немецкий хутор, – сказал дедушка Левон своей семье, сидевшей на казенных кроватях в тесном домике, выделенном совхозом для беженцев. – Там нет ни окон, ни дверей, но стены вроде крепкие и черепица годится. Что скажете?

Очевидно, все сказали «да». И вскоре заброшенный двор старого хутора наполнился звуками ручной пилы и говором молотков, засверкала в лучах солнца древесная пыль и приятно запахло сосновой стружкой. Спешно ставились новые оконные рамы, резалось стекло, подгонялись двери, по всем окрестностям искались кованые кровати, шкафы и столы.

Забытый хутор очнулся от сна, ожил, и начал свою вторую жизнь. Единственное наследие, которое нам досталось с немецких времен – это высокая печь, выложенная коричневой плиткой.

А через пару лет на хуторе появилась и моя персона. Мне хотелось бы знать точно и подробно все детали того дня, когда меня выписали из ветхого здания роддома, но все помнят только день моего рождения, а не день моего первого знакомства с хутором. Поэтому я вправе додумать и нарисовать тот день своими красками.

Стоял солнечный октябрьский день. Деревья вокруг полей полыхали ярким осенним огнем, у края лугов клубился туман, в мокрой траве в саду было полным-полно румяных яблок. Песчаный двор был чисто подметен, и разноцветные курицы деловито прогуливались в поисках заблудших червяков.

Оповещая о себе еще издали гудением мотора, во двор въехала белая Волга. Куры бросились врассыпную, обиженно кудахча. Из машины вышли несколько человек, в том числе и мама с папой. Мама держала в руках замотанное в пеленки и теплое одеяло крохотное существо, которое тридцать лет спустя напишет эти строки.

Не было ни шариков, ни букетов, ни фотографа, который мог запечатлеть это знаменательное для меня событие – первую встречу с хутором. Несмотря на то, что я недолго прожила там, (мои родители переехали в другой дом, едва мне исполнился годик) мои первые воспоминания прочно связаны с хутором.

Именно хутор является моим настоящим родным домом, сценой, на которой разыгрывался театр моего детства, и поэтому он заслуживает отдельного описания.

Хутор стоит на возвышении, среди плодородных полей, цветочных лугов и небольших лесов. Если встать посередине двора и закружиться, то длинной вереницей друг за другом пролетят – дом, коровник, сад, гараж, курятник, огород, пекарня и дорожка вниз, к овечьему загону и большому саду.

Конечно, хутор очень изменился за последние годы. Курятник снесли и построили новый, пекарня пустует, потому что тати теперь печет хлеб газовой плите. Многих фруктовых деревьев уже давно нет, зато высокими великанами стоят те, которых я помню еще чахлыми кустиками. Вообще, я хорошо помню хутор таким, каким он был во времена моего детства.

Входная дверь была покрашена в темный бордовый цвет, точнее марсала, а по краям обведена голубой линией.

Входя, попадали в просторную прихожую, которая летом была насыщена светом и воздухом, а зимними ночами казалась волшебной из-за загадочных отсветов из других комнат (света здесь не было, лампочки вечно перегорали или разбивались) и сияющих звезд в огромных окнах без занавесок. Занавески появились позже. Иногда летом тати накрывала нам маленький стол прямо тут – чтобы мы быстро перекусили и побежали дальше.

Прихожая выходила в коридор, такой же по ширине, но короткий. Дверь прямо вела на чердак, который я опишу подробнее. Слева была тяжелая, в потрескавшейся белой краске, дверь, которая никогда не закрывалась достаточно плотно.

За дверью была большая гостиная, где стоял сервант, телевизор с видеомагнитофоном и две тахты. В этой гостиной главным образом обитали дедушка Левон (папи) и прадедушка Шамир (Апа).

Отсюда выходили две двери – одна в маленькую гостиную, одна на кухню. А в маленькой гостиной была еще одна дверь, в комнату Апа и прабабушки Арев.

Это была крохотная комната с одним окном, где кое-как были втиснуты две кровати, а между ними длинный желтый стол-комод, который пах точь-в-точь как варенье из айвы.

Со стороны прабабушки комод был забит лоскутками, какими-то непонятными бумажками, пуговицами, шерстью и лекарствами. Там очень любила покопаться Анжелика.

Иногда тати нужно было что-то взять оттуда, и она не находила и напускалась на прабабушку:

– Мама, где моток белых ниток? Только вчера же положила!

Прабабушка, святая простота, недоуменно отвечала:

– Так я и не трогала ничего. Прибегала только девчушка эта, что-то там разворошила…

Разгневанная тати шла на поиски Анжелики, которая уже успела что-то сделать с ворованным добром – потерять, обменять, подарить.

Со стороны Апа полки были полны медалей и документов, не считая самой нижней, где хранились немецкие сладости и всякие ерундовые леденцы.

Этим его щедро снабжала тати, чтобы он угощал время от времени нас, своих многочисленных правнуков.

Но заслужить благосклонность и одобрение Апа было так сложно, что конфеты лежали там месяцами, пока самые шустрые из нас не ухитрялись стащить пакетик желатинок или пару шоколадных медальонов.

В отличие от Апа, бабушка Арев была очень щедрой на подарки. Даже когда не было ничего, она умудрялась находить какую-то мелочь, которой я была очень рада.

Однажды она подарила мне маленький карманный календарь с изображением Ленина. Я долго хранила этот календарик, еще и потому что на нем был год моего рождения, и со временем он стал единственной памятной вещью о моей солнечной прабабушке.

Отвлекаюсь. Пытаюсь описать дом, а память все время подкидывает мне маленькие сюрпризы.

Например, я только что вспомнила, как наверху шкафа в гостиной номер два стояли в ряд игрушки, с которыми строго-настрого запрещалось играть: огромный нарядный черный пудель, овчарка-полицейский, павлин с настоящим хвостом, одноногая кукла Барби в пышном свадебном платье, сшитом мамой, и главный объект моих желаний – новенькая Барби-охотница в упаковке.

Она была одета в крутой охотничий наряд, а за спиной у нее висел маленький колчан, полный стрел и лук. Считалось, что охотница принадлежит тете Карине, и она клятвенно пообещала, что подарит ее мне, когда выйдет замуж. Обещание она не сдержала.

Много лет спустя я увидела мою Барби в растерзанном виде среди вороха игрушек, которыми играли ее маленькие дочки.

Что касается остальных игрушек, то на моей памяти тати достала их всего один раз, когда в гости пришел незнакомый толстый малыш. Он лениво перебирал наши неприкосновенные игрушки, запачкал липкой конфетой пуделя и ушел. Представьте, как мы его возненавидели!

Кухня была узкой и длинной и по длине одной стены в ряд стояли стол, буфет и холодильник. Плита и маленький столик рядом были у окна во двор, и на этом столе вечно стояла трехлитровая банка с загадочным раствором, в котором плавали зерна и одинокое куриное яйцо (таинственная алхимия, которую я постигла очень поздно).