– Получается, я твоя любовница, и мы с тобой согрешили? Грешники, – подразнила Рената.

Что может быть сексуальней? Это было приглашением. Но Доценко его пропустил.

– Принеси коньячку, блудница. В горле пересохло.

Рената скрыла укол разочарования. В горле у него пересохло. У кого еще пересохло.

– Там, в гостиной, – подсказал Доценко.

Рената как была, голая, направилась из спальни в гостиную.

– Какого? – спросила она, обернувшись.

Задница у нее великолепная, она знает.

– Да любого.

А ведь мог бы и сам. Но тут зрителей нет – можно не открывать даме дверь. Это же дверца бара. Рената и сама уже увидела – бар что надо, дешевки не держит. Заодно прихватила для себя бутылку вина – к счастью, открыта и уже наполовину пуста, Рената сомневалась – встанет ли сейчас Доценко, чтобы искать штопор и возиться с ее бутылкой.

Рената вернулась в постель с бокалом себе и стаканом для него.

– За здоровье тети Наташи. И за нас.

Они чокнулись, Рената принялась ласкать ему ладонью живот. Доценко поцеловал ее в плечо.

– Ты прелесть.

А потом добродушно и мягко отстранил.

– Но на сегодня пороху не осталось. Уж прости. Я не мальчик.

Рената сделала вид, что не разочарована.

– Мне и так хорошо с тобой. Потрогай.

Она просунула руку Доценко под одеяло, задержала, застонала, прикрыв глаза. Доценко смотрел на нее, не отрываясь, слегка насмешливо. Рената перестала стонать, кажется, Доценко хотел ей что-то сказать, она приблизилась ухом к его губам.

– Переигрываешь… Беги в душ.

Для скорости шлепнул растерявшуюся Ренату по ее упругой великолепной заднице.

Рената зашла в ванную. Ванная была большая, на выбор и душевая кабинка, и джакузи. Рената предпочла душ. Открыла полку, увидев там кучу одноразовых зубных щеток. Усмехнулась отражению в зеркале: похоже, тут любят гостей. И лучше – одноразовых. Девушка прямо под душем распаковала щетку, почистила зубы, вышла из кабины, завернувшись в полотенце. Со щеткой в руке посмотрела в мусорное ведро, но, пораздумав, не стала выбрасывать, а воткнула с вызовом в стаканчик рядом с одинокой хозяйской. Она – не все.

Когда Рената вплыла в спальню, обернувшись в махровое полотенце, Доценко встал, набросил халат.

– Пойду и я.

– А ты любишь гостей. В ванной куча одноразовых щеток, – промурлыкала она. – Я тебя жду.

Рената растянулась на простынях, приняв соблазнительную позу.

Доценко посмотрел на будильник – двенадцать ночи.

– Хотел еще материал отсмотреть.

– Я не помешаю?

Рената посмотрела самым соблазнительным взглядом. Но Доценко действительно, похоже, устал.

– Тебе надо хорошенько выспаться, солнышко.

Рената замерла – ее что, попросили вон? Доценко взял трубку, набрал номер.

– Такси?

Доценко назвал адрес и положил трубку.

– Минут через пять-семь будет, – сообщил он с улыбкой.

Если бы он швырнул ей в лицо трусы и велел убираться, она бы знала, как реагировать. Но он был так вежлив. О такси позаботился. Актриса была не так плоха, как считала сценаристка Григорьева. Рената Черницкая выдала бодрую улыбку, потянулась за блузкой на полу.

– Чудно! Ненавижу просыпаться в чужой постели.

Девушка криво усмехнулась, садясь в такси. Сукин сын. Он был главный и на этой площадке.

– Тебе помочь? – спросила Лиза, поднимаясь из-за стола, чтобы убрать пустую бутылку из-под шампанского. Мама остановила.

– Сиди, маникюр испортишь.

У нее маникюра не было, у врачей всегда коротко постриженные ногти. Наталья сложила чашки в раковину.

– Мам, когда ты уже посудомойку купишь? А, кстати.

Лиза взяла сумочку и достала открытку-конверт с цифрой 55.

– И это тоже тебе от папы.

Наталья посмотрела на пачку пятитысячных купюр.

– Ой господи, да зачем столько?

Наталья отмахнулась.

– Вот купишь наконец посудомойку, или что ты там хотела? Парник?

– Теплицы, – поправила Наталья. – Да денег полно. Провожали на пенсию всем коллективом, собрали.

– Подожди. Куда проводили? Ты что, правда уйдешь на пенсию, мам?

Наталья выставила чистые чашки на сухое полотенце.

– Почему бы и нет. Ты знаешь, у меня повышенная пенсия ведь будет, тысяч двадцать пять.

– Ну ты даешь! Ты же любишь свою больницу.

– Устала я от Москвы. Перееду на дачу, на ПМЖ. И котам моим будет приволье.

Котам и тут было приволье, все пришли. Обступили Лизу, глядя на нее так. Будто это она к ним в гости пришла. Один поскребся, оставив на колготках зацепки и запрыгнул Лизе на колени.

– Наглый какой! И толстый. Мам, ты их прямо разбаловала, – сказала Лиза, все же поглаживая наглеца за ухом.

– А кого мне еще баловать?

– О мама, пожалуйста! – Лиза спустила кота на пол и отряхнула шерсть с юбки. – Все знают, что это самый бестактный вопрос.

– Ну, тебе еще нет тридцати, чтобы он стал бестактным, – легкомысленно отмахнулась мама. – А все-таки было бы здорово, если б ты об этом задумалась.

– Не уходи от темы! Ты что, серьезно насчет ПМЖ?

– А что такого? Вот Лидия Владимировна уехала и довольна. Там теперь и магазин построили, и банкомат есть, пенсию с карточки снять можно. Квартиру сдам. Буду как барыня.

– Ага. Хочешь – картошку сажай, хочешь – навоз таскай.

Лиза подперла голову руками, она рассматривала мать, словно впервые видела.

– Может, тебе отправиться в путешествие?

– В свое время поездила по Союзу: самолеты – суета, язык учить – не хочу, – отмахнулась Наталья.

– Турция? Египет. Индия.

– В жару. Не хочу.

– Нашла бы себе там кого, – предложила Лиза.

– Ну конечно, за столько лет не нашла, а теперь выкачу на рынок невест свои чресла.

– Вот удивительно, ты – коренная москвичка, откуда в тебе такая тяга в земле копаться? У тебя же в роду все врачи. Ладно бы папа. Это же он у нас деревенский.

– Видимо, природа уравновешивает, – пожала плечами Наталья. – Кто от земли тянется в Москву, кто из Москвы – противоходом в деревню. У твоего папы всегда были другие устремления.

Лизе все не давала покоя одна мысль:

– Слушай, а ты была у папы на родине? Ну, в этой…

– Котловке, – подсказала мама. – Нет, не была. Папа особо туда не стремился. Я бы сказала, наоборот, сбежал, чтоб больше не возвращаться.

– Ну да, где папа, а где Котловка. Задница мира, – рассудила Лиза.

– Лиза, – мама с укором посмотрела на дочь.

– Что, всем известно, нет жизни за МКАДом.

Указатель «Котловка» на маленькой станции, выхваченный огнями электрички, опровергал это утверждение лишь отчасти. На станции вышли несколько пассажиров, угодив сходу в грязные лужи, фонари не горели, ветер трепал рекламные объявления и ветхое расписание. Пассажиры, местные жители, с сумками и тележками, очевидно прибывшие из области, чертыхаясь, спускались по полуразрушенным ступенькам, кто-то нетерпеливый прыгнул прямо с перрона, чтоб сэкономить время. И неизвестно, что было более безопасным.

У станции, где был разбит единственный фонарь, собралось с пять-шесть местных бомбил. Да только какая клиентура из таких же, как они: бабка, пара мужичков и тройка женщин лет сорока пяти с тележками. Бабку в расчет не брали, а на баб с базара нацелились.

– Бабоньки, садись, куда надо?

Бабы проигнорировали таксистов.

– Девки, маршрутка! Давай быстрей! Уедет! – окликнула баба соседок.

И все дружно поспешили к маршрутке. Бомбилы на маршрутку были не в обиде. Собирались они тут не столько в ожидании пассажиров, сколько чтоб не торчать дома и не слушать ворчанье жен. Своего рода котловский мужской клуб.

– Что, мужики, по домам? Шурик, ты едешь? – позвал старшой.

Шурик, Сашка Прошкин, к которому были обращены слова, был тут самый молодой, лет около тридцати, прибился к таксистам недавно, курил, не спешил.