Режиссер не откликнулся. А Петька охотно подхватил:

– А слышал, как Кэмерон с Харви вообще подрались прямо на «Оскаре».

Оператор заинтересовался:

– И кто кого?

Доценко выдохнул, поднялся, растирая поясницу, проводил недобрым взглядом в спину сценаристку Григорьеву, которой продюсер что-то успокоительное шептала на ухо у столика с бойлером, а та все норовила вывернуться из ее заботливых рук и вернуться, возмущаясь в адрес Доценко. Режиссер обрушился обратно на свой режиссерский стул, на котором так и значилось: «РЕЖИССЕР ДОЦЕНКО».

– Черт! Смена коту под хвост.

И крикнул:

– Давайте двадцать девятую, в той же локации.

Заботливо высыпав пакетики растворимого кофе в два пластиковых стаканчика с кипятком, Семагина отвела Григорьеву на безопасное расстояние, к широкому окну, за которым виднелись вывеска «СЪЕМОЧНЫЕ ПАВИЛЬОНЫ. КИНОКОМПАНИЯ „АПРЕЛЬ“». Григорьева докурила сигарету, затушила в цветочный горшок, очевидно, давно служивший пепельницей, приняла в дрожащие руки стаканчик с коричневой бурдой. Тут, при ярком свете, бросилась в глаза разница между ухоженной румяной Семагиной и бледной Григорьевой с синевой под глазами и белыми обветренными губами, забывшими о помаде, кажется, насовсем.

Семагина, едва понюхав кофе, поставила в сторону. Григорьева свой отпила и поморщилась:

– Ну и дрянь. И кино получится дрянь. Я прямо вижу.

Семагина ласково улыбнулась сценаристке, которая с обреченным видом уставилась в стену.

– Жень, успокойся ради бога уже. Тебе что, больше заняться нечем? Извелась прямо вся. И других изводишь. Выглядишь, если честно, ужасно.

Григорьева оживилась.

– Еще б не ужасно, после трех драфтов! Вылизывала каждую строчку. А смысл? Ведь изгадят сценарий!

Григорьева с ненавистью бросила взгляд за плечо, на спинку стула режиссера Доценко, сокрушенно посмотрела за спину.

– «Слышишь, ты слышишь?»

Эта фраза не давала сценаристке покоя. Семагина склонила голову, отставила стаканчик, взяла Григорьеву за плечи.

– Ну перестань, чего ты прицепилась. Доценко классный режиссер, один из лучших. Еще озвучка. Расслабься.

Григорьева не могла расслабиться.

– Неужели он не видит? Эта Черницкая ужасно играет. Переигрывает. Кукла. Дура.

Семагина снисходительно улыбнулась:

– Нормально играет. Не хуже других. И потом, дура не дура, а главная роль, Доценко отстаивал у генерального. Он же и режиссер, и продюсер на проекте. Кто б его переспорил? Доценко Ренатой сейчас очарован.

Григорьева поморщилась, как старая дева, которой подсунули порнографический журнал.

– А. Ну ясно. Лучше б у нее был роман с этим, как его.

Григорьева бросила взгляд на красавца-актера. Тот направлялся к выходу, уже одетый. Семагина, лучезарно улыбнувшись, помахала Солнцеву, а Григорьевой – снисходительно улыбнулась.

– «Как его»… Это секс-символ наш, наше все.

Она обратила внимание на рассеянный взгляд Григорьевой.

– Солнцев, Никита, ты что – не слышала?

Григорьева перевела взгляд на актера.

– По мне, они на одно лицо все. Позировать научились, а актерское мастерство – прогуляли. В камеру на себя, как в зеркало смотрятся.

– Нет, серьезно, ты его не узнала?

– Ну видела вроде где-то …

– Где-то, – передразнила Семагина, – он уже играл по твоим сценариям. Вот недавно.

Семагина напряглась, припоминая.

– «Берег любви». Или нет. «Курортный роман».

Григорьева отмахнулась.

– Да пофиг. Все равно я ничего не смотрела.

– Да ладно, – не поверила Семагина, – ни одного? У тебя их штук двадцать, мать. Не ври.

– Максимум первые сцены, – сдалась Григорьева. – Не могу.

– Нормально, – согласилась Семагина, которая в киноиндустрии работала давно, привыкла к авторским закидонам. – Ты свое кино посмотрела, а режиссер снимает свое. Разное видение.

Григорьева вздохнула, отпила кофе. Не оригинальная в общем-то мысль Семагиной, как изречения мудрых из интернета, подействовало на нее убеждающе.

Семагина убедилась в том, что Григорьева больше не угрожает съемочному процессу и с чувством выполненного долга подвела итог.

– В общем, отпусти. Поезжай куда-нибудь, развейся, в салон сходи, маникюр хоть сделай, бассейн, новый любовник.

Семагина желала сценаристке добра. Они были знакомы еще во времена, когда Семагина была простым редактором. Григорьева устало и грустно посмотрела на продюсера. Выдохнула дым, задумчиво глядя на колечки.

– Какой маникюр, какой любовник, Свет.

Ее творческая душа еще не отстрадала.

– Чувствую себя как лимон выжатый. Ненавижу писать. Руки опускаются.

Семагина снисходительно засмеялась.

– Это мы уже проходили. Месяца не продержишься! Это же твое! Ты у нас такая талантливая, такая умница.

Похвала – она и кошке приятна. Григорьева смягчилась. Но еще немного для вида покочевряжилась.

– Про что писать? Все написано.

– А далеко ходить не надо. Идем! – потянула Семагина.

Проскользнув на съемочную площадку, Семагина лукаво подмигнула Григорьевой.

К этому моменту реквизитор застелила постель, двое рабочих волоком вытащили кресла и примостили рядом. Затем вкатили прикроватный столик, который реквизиторша тут же принялась сервировать, как гостеприимная хозяйка: чайный сервиз, пироженки, сырку подрезать. В круг света вышла уже знакомая главная актриса Рената, переодетая в обтягивающий плюшевый домашний костюм, и приветственно развела руки, встречая свою экранную подругу. Экранные подружки уселись в кресла у столика, держась за руки.

Рената приготовилась рассказать свои новости, а ее подруга – подавать нужные реплики. В драматургии называется «конфидент». Это слово мало подходило второстепенной героине простоватой внешности, но с живым лицом и черными, как у режиссера, глазами. «Конфидент» явно уступала в красоте Ренате, но в ее лице была подкупающая милота.

Гримерша Валя закапала Ренате в глаза, у той потекли слезы. Диалог был «с подхвата», чтоб избежать ненужных повторов того, что зритель уже и так видел.

– Он так и сказал? – спросила подруга.

– Да! Он мне больше не верит! – схватилась за салфетку Рената.

Подруга ужаснулась, как будто эта драма была ее личной, как и полагается подруге главной героини.

– Он что, узнал про…

Рената заткнула подруге рот ладонью.

– Тихо!

Подруга героини встревожилась не на шутку.

– Думаешь, теперь он отменит вашу свадьбу?

Рената посмотрела не на подругу, а в камеру, сделав страшные глаза.

– И тогда все, конец.

Подруга героини, выждав положенное ГВГ (что означает в сценарии «глаза в глаза»), с жаром схватила Ренату за руки и произнесла:

– Не конец. Я знаю, что мы должны делать.

Доценко снял наушники и скомандовал:

– Стоп. Снято. Умнички, девочки.

Подруга героини подошла к режиссеру и чмокнула его в щеку, с интересом заглянула в экран.

– Пап, ну как получилось?

Доценко одобрительно кивнул:

– С первого дубля, Лисеныш, спасла отцу день.

Подругу героини звали Лиза. Но папа никогда не называл ее по имени, а только так – Лисеныш.

Подошла Рената и тоже взглянула в камеру.

– Как получилось?

– Нормально, – преувеличенно озабоченно ответил Доценко, – но надо бы нам, конечно, разобрать роль, размять, добавить эмоции.

– Конечно, Сергей Владимирович! Мне это так помогает!

«Бабарихи» переглянулись: ах, теперь это так называется – размять роль.

– Страшно проголодался, может, за ужином? – предложил режиссер. – Девочки, поехали поедим.

– Отлично! Побежала переодеваться, – обрадовалась Рената.

Рената не побежала, такие девушки не бегают, они – плывут, ловя на себе восхищенные взгляды. Рената на миг остановилась обменяться парой слов с Дашей-ассистентом по завтрашнему графику, чтобы перекинуть волосы с одного плеча на другое, при этом бросила взгляд на Доценко. Это был взгляд двух любовников на самой заре романа. Зная, что не только в профиль и анфас выглядит классно, но и со спины, Рената поплыла в гримерку, раскачивая бедрами. Доценко задержал взгляд на ее обтянутой милыми плюшевыми штанишками попе.