- Почему бы тебе не описать тогда какую-нибудь дорогу... - в голову Денису пришла сумасшедшая мысль, и он подпрыгнул, тыча в брата пальцем: - Или маяк! Да, маяк! Если ты так же опишешь окрестности маяка, нам не придётся никуда идти.
Максим с Доминико переглянулись.
- Это можно, но... мы так не поступим.
- Не поступим, - откликнулся Доминико, как эхо.
- Но почему же?
- На то есть причины. Прости меня, братец, но я не могу тебе рассказать всё. Из всех возможных шансов, самые большие для нас - угодить прямиком в капкан. Видишь ли, цель нашего путешествия слишком очевидна. Что касается дорог, вполне возможно, что там нас тоже будут ждать неприятности. Нет уж, лучше держаться глухих мест. Я бы лучше предпочёл копать тоннель из пустыни, чем идти по дороге.
- Наше путешествие - самое ненужное путешествие на свете, - в сердцах сказал Денис. Он вскочил, посмотрел с бессильной злостью на живую изгородь, сел снова. - Зачем же мы вообще туда идём? Быть может, она, эта дама (за что бы она на тебя не разозлилась) сама зажгла огонь, чтобы ты увидел и шёл к нему.
- Быть может, - сказал Максим. - Она или её слуги. Но... у меня просто нет выбора. У нас с Доминико нет выбора. Помнишь, что я говорил про круги и про то, что всё заканчивается там, где началось? Так вот, с маяка когда-то началось наше путешествие, вполне логично, если он и станет в нём конечной точкой. Это большой круг, очень большой. Но и он должен замкнуться.
Денис надолго замолчал. В голосе брата ему чудилась страшная неизбежность. Сначала он назвал её про себя покорностью, но потом понял - никакая это не покорность. Максим не собирался быть покорным штуке, которая за ним охотится (если она действительно охотится за ним), он будет брыкаться и кусаться, пока не останется без сил.
Максим лёг на спину. В стёклах его очков, будто коралловые заросли в глубоком озере, отражалось фигурно нарезанное небо.
- Я бы сейчас с удовольствием что-нибудь съел.
- Ты что же, не хочешь оказаться там как можно скорее? Слушай, может, это лучший наш шанс вернуться к маме и папе. Ты снова их увидишь. Посмотришь, какая у мамы забавная привычка - зевать, смущённо улыбаясь, будто это вышло случайно! Неужели тебе на самом деле нравится здесь жить?
Доминико торчал рядом, как несуразное пугало, которое зачем-то воткнули посреди леса. Он взирал на Дениса с любопытством и одновременно лёгким укором... словно на нелюдимую, дикую кошку, которая внезапно разбудила тебя среди ночи, устроившись на груди.
Речь Максима будто превратились в патоку. Хотелось ткнуть в неё пальцем и смотреть, как она медленно, сонно стягивает края.
- Хочу. Ещё хочу чего-нибудь съесть. Доминико, моя мачта и грот-марсель, поищи нам что-нибудь поесть.
Варра подошла, робко теребя подол своего передника. На нём были фиолетовые пятна от раздавленных ягод, один рукав порван - видно, пострадал в боях с ветвями самой большой в мире ивы. Ногти девочка старалась не показывать, но Денис видел, что они обломаны, ободраны едва не до крови. В косах, похожих на сплётшихся друг с другом забавных ящерок - она заплела их только что - застряли ивовые листья.
- Когда мы шли, я видела белую морковь, - сказала она. - Она вкусная, если очистить от кожуры и дать немного полежать. Давайте, я принесу вам немного. Только... скажите мне, куда полетел этот дух, с которым вы всё время разговариваете? Я боюсь, что не готова оставаться с потусторонними силами наедине... совсем наедине. Когда я гадала на лапках паучков или обращалась к своей двоюродной тётке, которая уже покинула этот мир, поблизости всегда был кто-то из подружек. Или братец. Или родители.
Доминико хмыкнул, шевельнул пальцами, такими длинными, что при правильном освещении тень от них была бы выше церквушки в только что оставленном ими форте. И что-то произошло. Нет, фигура его не стала более или менее чёткой, но глаза Варры расширились. Они больше не смотрели сквозь, они смотрели на.
- Наслаждайся, девочка, - сказал он. - Если что, я отправлюсь вон в ту сторону. Кажется, я слышал там лесных куропаток.
- Ой, - Варра прикрыла рот ладошкой. - Вы и вправду великие шаманы, если сумели призвать самого Пелайо, грозного короля Астурии, далёкой старой земли на юге среди кипарисов, откуда приплыли испанцы. У нас, британцев, ходят легенды об этом человеке. При жизни он рубил головы мусульманам, а после смерти являлся к нерадивым своим наследникам в виде страшного призрака. Говорят, многие седели после встречи с ним. Я слишком маленькая, чтобы помнить старую землю и её легенды, но мама достаточно мне их пересказывала.
Кажется, Доминику это польстило.
- Я всего лишь скромный смотритель маяка.
Он шевельнул полами одежд и стал частью хитрого, как один из множества морских узлов, союза жухлого света и мягкой, как будто акварелью нарисованной, тени.
Скоро мальчики остались одни. Максим, похоже, дремал. Денис, поняв, что всё ещё сжимает кулаки и как спортсмен на старте готов по какому-то неведомому сигналу бежать к горизонту, расслабился и плюхнулся рядом.
- Ты говорил, что я не могу завести себе здесь друзей, помнишь? - не открывая глаз, сказал Максим. Это было так неожиданно, что Денис вздрогнул. - Ты прав, братец. Но только частично. Всё гораздо... глубже. Однажды я пытался бросить странствовать и поселился в одном милом месте среди скал на западе, рядом с водопадом, под флагом британской короны. Оно называется "форт "Орлиное гнездо", и люди там смешные и громкоголосые. Они любят, склонив голову, слушать эхо от собственных голосов и хохотать, умножая этот звук до бесконечности. Дети лазают по скалистым отрогам, что горные козлы. Они считают, что сиу - даже то враждебное племя с красными носами, что обитало по другую сторону гор и без разговоров пускало стрелы в каждого встречного - ни за что не решатся напасть на "Орлиное гнездо", потому что думали, что у них на макушке сидит сам Христос вместе с другими богами старой земли, и все они изрыгают проклятья напополам с лавинами. Там есть одна женщина, мадам Туча, наполовину испанка. Сама печёт хлеб, ругается грубым, моряцким басом... И я прибился к ней, как заблудившийся оленёнок. Сначала просто сидел под крыльцом, там, где меня никто не видел, и смотрел на толстые её лодыжки, когда она сновала по двору. Потом породнился с четырьмя её детьми. Они стали мне как братья и сёстры. Её муж не отличал меня от остальных, хотя то не удивительно: этот растяпа вряд ли отличил бы собственных детей от пересекающих двор собак. Я стал жить в их доме, и мадам Туча называла меня мотыльком, которого волею судеб прибило к её лампе... а она и вправду вся светилась как лампа.
