Дальнее окно внезапно разродилось картинкой. Она проступила из темноты, будто кто-то подкрутил ручку контраста. Что-то большое, уходящее к самому горизонту, лежащее плотно, как ртуть... "Может, вода?", - подумал я растерянно. Никогда не видел столько лежащей спокойно воды. В пространстве было полно её образов, но в каждом она представала в виде бурной, опасной стихии...

   Может, она мертва? Мёртвое море, или вроде того?

   Наблюдатель жизнерадостно шагал по берегу к самой его кромке, и вот линия песка уплывает за грань видимости. Остался горизонт, слегка покачивается, будто крылья крупной птицы в полёте. Тишина настолько ощутима, что на ней, как на единственной струне какого-то музыкального инструмента, казалось, можно сыграть простенькую мелодию. Эта картина таила первобытный ужас, такой плотный и насыщенный, что даже грусть отошла на задний план. Как будто заглядываешь в пропасть, или же в пасть дикого зверя. Или в глаза человека, который готов убить. Не могу говорить с уверенностью -- я сам знаю о таких вещах только из фильмов. Сейчас другое время и другие страхи.

   Я вдруг обнаружил в своих руках и ногах пульсирующую боль, а вместе с ней -- потерявшуюся было чувствительность. Повинуясь импульсу, бросился прочь, юркнул в санузел, где поблёскивала, будто насекомое со сложенными на спине крыльями, санитарная капсула. Зеркальные стены продемонстрировали мне себя со всех возможных ракурсов, хитрые приспособления для гигиены вздрогнули в своих держателях. Я задвинул дверь, оставшись в плотной темноте. Сел, привалившись к дверям, и постарался заизолировать, закольцевать мысли. Но они настойчиво лезли в голову. Знать бы, через какое отверстие, заткнуть бы его пальцем...

   Может всё это быть сном? Кошмаром? Иногда они могут быть необычайно реальны.

   Я едва услышал, как пришла Нэни. Но чтобы выйти из санузла, нужно было проявить недюжинную силу воли. Что, если я сейчас выйду, а там всё, как я привык? Тогда придётся смириться с мыслью о кошмаре...

   Гортань решила продемонстрировать, как она умеет подражать птичьим голосам. Казалось, изнутри её закатали в полиэтиленовую плёнку, скрипучую и бесполезную в вопросах звукоизвлечения. Наконец прозвучало что-то отдалённо напоминающее человеческий голос:

   - Я здесь!

   - Что ты там делаешь?

   - Меня гнобит моя же собственная квартира! - почти заверещал я.

   Послышались торопливые шаги. Я почувствовал, как дверь снаружи пытаются открыть, и изо всех сил на неё налёг.

   - Да отпусти же! Это всего лишь я.

   - Хорошо, - я несколько раз глубоко вдохнул, - я выхожу.

   Выбираясь наружу, я стукнулся о верхнюю часть косяка, которая словно стала немного ниже. Это походило на подзатыльник с посылом, мол: "Опомнись уже! Хватит развешивать сопли и нести чепуху".

   Нэни отступила, давая мне пройти. Вокруг снова день, окна, как ни в чём не бывало, транслировали его в усталых городских красках. Небо в зеркалах казалось необыкновенно близким, как будто его затянули яркой драпировкой, а земля, напротив, необычайно далёкой.

   - Сегодняшнее наше общение будет состоять в основном из восклицательных знаков, - мрачно пообещал я.

   Нэни в жакете и в брюках: мода давностью более чем несколько десятков лет характерна для натуралов. Через локоть перекинуто ярко-жёлтое пальто, вместо головного убора - шарф, который она спустила на шею. Голова натёрта каким-то маслом, от макушки разбегаются концентрическими кругами красные узоры. Похоже на боевую раскраску. А сверху - на мишень для игры в дартс.

   Я сдержал ухмылку. Спросил:

   - Как дела?

   Девушка причмокнула губами. Какие же красивые на них бороздки... Губы, может, чересчур маленькие, но бороздки и складочки идеальны: создают узор, идеально совпадающий с представлением о прекрасном в моей голове.

   - Ты только сейчас кричал так, будто тебя насилуют без соответствующего разрешения, а теперь спрашиваешь, как дела?

   - Я теперь как выстроенный паршивым архитектором портал. То и дело качаюсь, сбою, теряю текстуры и путаю аватарки, в общем, доставляю проблем окружающим.

   Нэни покачала головой. Она сложила пальто на спинку кресла, и я из вредности решил не отрывать от него взгляда: выпучил глаз, подал вперёд подбородок. Только бы не моргнуть... лишь бы помешать исполнять ему служение.

   - Завтракать? Ты почти ничего вчера не ел.

   - Как ты... - я не слышал, чтобы Нэни открывала дверцу милмодуля, и не сразу сообразил, что его содержимое можно проверить через линзу. - А... Бене-гессеритские штучки.

   - Что?

   - Забудь. Просто одна старинная книжица. Ты не читала - она не слишком популярна сейчас.

   Нэни смерила меня уничижительным взглядом: кому, как не ей, "дурику", не знать и интересоваться старинными книжицами. Дулась ровно четыре секунды, потом подошла и коснулась залепленной глазницы.

   - Не болит?

   - Очень хорошее обезболивающее.

   Девушка шмыгнула носом, сочувственно меня разглядывается.

   - Как оно чувствуется?

   - Как будто туда наложили каши.

   За спиной Нэни её пальто взмыло в воздух, словно повисшее на невидимых плечиках, и, нахально помахивая рукавами, подалось в сторону шкафа. Я замолотил руками по воздуху.

   - Не смей сбрасывать меня со счетов! Я ещё здесь!

   Девушка подпрыгнула, уголки губ её посерели, как будто оттуда отхлынула кровь. Пальто, съёжившись, будто собираясь сжаться в жёлтый ком и тем самым стать незаметнее, шмыгнуло за отъезжающую панель в прихожей.