- Эй... - пробормотал я. - Я ведь не ребёнок.

   Опустился на четвереньки и отполз в дальний угол. В окне слева была теперь кромешная чернота. Справа мохнатый подбородок повернулся за моими суетливыми движениями. Квартира была клеткой, враждебно настроенным местом, которое я не имел возможности покинуть. Осознавая это, я мог без устали обнаруживать подле себя зловещее присутствие. Вещей немного: овальной формы стол с остатками ужина, стена с модулем, отвечающим за приготовление и хранение пищи (даже ручка на дверце милмодуля почти не радовала; оставалось смутное желание схватиться за неё, крепко-крепко зажмуриться и попросить вернуть всё как было), зелёная растительность, вплетённая в стены и находящая в своём стремлении к потолку краткое отдохновение на декоративных цветочных полочках, кресло, по обивке которого ещё ползали мои ночные кошмары. Подлая вещь, которой я не раз доверял часы покоя - даже она меня предала!

   Везде мерещилось зловещее предзнаменование. Свет померк, будто откуда-то из давно минувшего протянулась рука и накрыла фитилёк свечи - в первую очередь свечи, которая подогревала мои внутренности, давала волю к жизни и возможность здраво рассуждать. "Зелёные" стены превратились в дремучий лес. Кто-то хватался за стволы, в которые превратился мутировавший вьюнок, и тянул в мою сторону стебли-руки. Поблёскивали влажные, выпученные глаза, которые могли быть камерами слежения, и больше ничем. Странно, что я вообще их видел: страх обострил чувства, и даже с единственным глазом я умудрялся заметить куда больше, чем раньше. Лицо монстра, кажется, вот-вот обретёт объём и проникнет через окно.

   Но нет, вот оно исчезло, оставив только темноту. Два чёрных окна смотрели теперь, как пустые глазницы. Пугаясь собственного дыхания, которое касалось прижатых к подбородку ладоней, я ждал, что будет дальше.

   А дыхание, между прочим, было горячим - на фоне холодка, который касается открытых частей тела.

   Это помогло мне прийти в себя. Ну конечно. Температура падает. Это псевдоконсервация, спящий режим, всякое такое. Вот, кстати, запах креозота и хвои. Ни один из нас не видел изнанки мира, в котором живём - а между тем это, всё, вокруг происходящее, обыкновенные процедуры при длительном отсутствии хозяина. Глупая пластмасска никак не может понять, что я-то внутри... При чём здесь Тоторо? Пока не знаю... но есть такие замечательные люди, которые верили, что всему есть объяснение. Я сейчас отчаянно пытаюсь на них походить. Может, "умный дом" (куда уж ему теперь до высокого звания, ха-ха!) выковырял его из моего подсознания, из озерка детских страхов и чаяний: может, слушая истории о Тоторо и наблюдая за его приключениями, я надеялся, что он когда-то придёт и ко мне. Заглянет в окно...

   Мои логические построения рухнули, как карточный домик, от одного нелогичного действия. Дверцы кухонной стенки распахнулись, все разом, и захлопнулись с грохотом. Словно закрылки шаттла. Словно большой вопросительный знак.

   "Ну что ты натворил!" - едва не воскликнул я. - Я был так близок... если не к вселенскому покою, то хотя бы к шаткой точке равновесия. Что же ты от меня хочешь?

   Кромешная темнота была мне ответом. Отсутствующий глаз запульсировал, заворочался в глазнице. Вспомнив, я поспешно, скрипнув языком о пересохшее нёбо, переспросил то же самое вслух. Хотелось убежать куда-нибудь и спрятаться, и звучащий в тишине голос отчасти был этой отдушиной, коробчёнкой, в которую я мог поместится -- если не целиком, то хотя бы спрятать голову.

   Он мне показал.

   Останки рыбы вместе с тарелками взлетели со стола, увлекаемые управляемым силовым полем, и исчезли где-то в развёрстой глотке потолка. Это было яснее любой надписи, красноречивее всех и всяческих картинок. Он хочет меня обратно.

   "Умный дом", этот невидимый слуга, настраивается так, чтобы жилец сталкивался с его действиями как можно меньше. Нужно убрать со стола? Пожалуйста: жди, пока хозяин отвернётся к окну или уйдёт в другую комнату, позёвывая и потирая живот. Я, например, встречался со слугой "нос к носу" всего несколько раз, чисто случайно: замечал его краешком глаза и каждый раз лениво гордился -- так, будто раскусил какой-нибудь тест на внимательность.

   Теперь же эти манипуляции были до крайности очевидными.

   "Слышишь, - хотел я крикнуть, - Я ведь всё ещё твой хозяин!"

   Но смолчал. Я не был ему хозяином, и никогда, по сути, им не являлся. Пузатый Тоторо с глуповатой улыбкой, он просто от всей души влюблён в человечество, чтобы обижаться на дурацкие прозвища... кто из нас ещё слуга -- большой вопрос. Само это наименование, "слуга", теряет всякое негативное значение, если твои обязанности доставляют тебе только радость.

   Конечно, он не хотел меня напугать или показать своё превосходство. Можно снова завести старую песню: меня, мол, теперь не так-то просто увидеть, но скорее всего меня просто мягко, ненавязчиво хотели подтолкнуть к тому, чтобы вернуться.

   - Но я не вернусь, - сказал я. - Мне больше нечего там делать.

   Разочарование было настолько явно, что я практически ощутил его прикосновение к коже. Услышал хруст суставов, трение друг о друга сочленений и мускульных жгутов, когда плечи двинулись в грустном пожатии. Голова раскалывалась от попыток осознания -- насколько же он огромен, насколько значителен. Все эти сотни секторов, вертикальные и горизонтальные плоскости, что ограничивают в пространстве громоздкую и вместе с тем юркую и почти прозрачную в построенном им мире фигуру, псевдомышечные ткани, нервную и кровеносную системы, по которым скачут сигналы и передвигаются чудовищные массивы энергии. Нельзя забывать и о том слое, которым он осмысливает происходящее. О пространстве.

   Внимание этой махины сейчас сосредоточено на мне одном. И -- в это сложно поверить - грустит она тоже обо мне! О маленьком, ничтожном, одиноком сознании...

   Какое-то непонятное чувство сдавило мне сердце. Испугавшись, я попытался воткнуть лопату в почву между своими ушами и обнаружил, что под прочным на вид дёрном хлюпает топь. Оказывается, я был готов расплакаться -- вместе с ним.

   Поразительно. Своим искромсанным зрением, единственным оставшимся глазом я наблюдал существо, о котором подозревали, которое обсуждали, но, в большинстве, о чьём существовании даже не задумывались. Зачем бы мизинцу на мальчишеской ноге, пусть даже самому любопытному в мире мизинцу, тёртому калачу, который не раз попадал между дверью и косяком, всерьёз задумываться о существовании мальчика?