— Я не знаю, что с ними сейчас, и в чем они нуждаются. Но когда мы пришли сюда, многие были ранены. Можете ли вы помочь одному из них?

— Все пленные получают уход и лечение, — возразил Эвэг. — Попроси о другом.

— Я пока не знаю, в каком они состоянии и что терпят. Знаю только то, что они в подземельях, и что есть те, кого… наказали за других, мне принесли залитую кровью рубаху, — сейчас дева не обвиняла и даже не думала о том, а только беспокоилась о своих товарищах. — Но если всех вылечили, то я прошу, если это возможно, о защите одного из моих товарищей, чтобы его больше не наказывали за других ни болью, ни лишением пищи, ни иным образом.

Больдог мысленно скривился — некстати девка заговорила об этой рубахе… Вот уже и любимиц Маирона, Март, в изумлении выпрямился и недоуменно переводил взгляд с Линаэвэн на Фуинора. Делать нечего, кому-то нужно было исправлять положение. Больдог поерзали и нехотя пробурчал:

— Повелитель пригласил их в гости, а Линаэвэн и ее приятель, уже мытые, одетые в новое, вдруг решили напасть. Ну, голуга-то я приласкал, а этой говорю, проси, мол, у Повелителя прощения, что так его подло обманула. А она и ухом не ведет. Ну, что мне было делать? Не бить же девку? Вот я ее предупредил, а потом выпорол одного из голугов, а ей его рубаху драную принес, чтоб, мол, впредь себя вела нормально. Да и крови-то там совсем ничего было…

За столом повисло молчание. Март видел, что орк был груб, как уж за ними велось, но в его словах и действиях был резон, а не бессмысленная жестокость, как хотела то показать Линаэвэн.

— И что? — спросил Ханор. — Помог урок?

— Да уж, больше не бросались… — проворчал Больдог.

— Мы не можем обещать тебе, что кто-либо из твоих товарищей не будет наказан за тебя, — наконец ответил Фуинор. — Не мы занимаемся пленниками, не мы решаем их судьбу. Но если ты не будешь обманывать и поступать подло, то тебе и не будет нужды опасаться за них.

Все это время Линаэвэн держала себя в руках, несмотря на волнение; но после реплик Темных стиснула руки — подлой обманщицей объявили не только ее, но и Ламмиона… Это они обманули доверие. И крови было совсем ничего. Один из ее товарищей был оклеветан, а страдания другого преуменьшены.

— Если бы ты говорил только обо мне, Больдог, разумным было бы ответить иначе, но ты заговорил о моих товарищах. И потому я скажу: ты лжешь, я готова поклясться в этом. Ты выставил все так, словно мы с Ламмионом дали Гортхауру, свое согласие идти в гости; но ни в какой форме мы этого не говорили, и Ламмион никакой не «подлый обманщик», — дева глубоко вдохнула, стараясь успокоиться. — Кроме того, мы были безоружны, и ни один из нас не нанес удара, мы только ринулись бежать вперед. Вы видите меня и видите Больдога, и, верно, лучше меня знаете о его силе, но даже я знаю, что он способен одним взмахом руки причинить такую боль, что эльф застынет посреди движения, и после с трудом сможет идти. Разве безоружная дева могла бы так навредить Больдогу, что в наказание на одном из ее друзей живого места не оставили? Неужели вы считаете справедливым преподать слабой деве такой жестокий урок? Вся рубаха была пропитана кровью, это называется «совсем ничего»?

— Оставь свои клятвы при себе, твои слова не много стоят, — отрезал орк. — Не ты ли говорила Повелителю, что больше не зовешься Линаэвэн, а потом снова так представилась? Но ты и в другом лжешь: «живого места не оставили», — Больдог был возмущен. — Ты же не видела пленника, почем знаешь, зачем о нас так говоришь? — А Март вспомнил, как Линаэвэн, узнав о смерти жены старосты, сразу приписала это убийство оркам, и совсем погрустнел. Больдог же продолжал: — Да, рубашка была в крови, но ты помнишь, сколько времени прошло, прежде чем ее тебе принесли? Раны, и правда, были слабые, и пришлось долго ждать, пока ткань от них пропиталась кровью. — Хотя, на самом деле, время отчасти ушло на глумление над пленниками перед кнутом, но зачем говорить правду? Больдог едва не рычал от досады: он отбил обвинения девки, но пришлось потратить слова об имени, хотя они были заготовлены про запас.

— А обещаний быть гостями вы не давали, нет, — подхватил эстафету Фуинор. — Просто вы ни слова не сказали против и с удовольствием приняли тот отдых, что вам предложили. Зачем обещать, когда можно просто пользоваться, о дева благородного народа!

— И наказали тебя не за вред, что ты причинила, а за вероломство. И я тебе это еще тогда прямым текстом сказал, — заметил Больдог.

Март сидел с бледным лицом — его крайне расстроило все, что он услышал. И ведь как легко и плавно Линаэвэн врала! Не будь рядом товарищей, он мог бы прийти в смятение, быть может, даже отчасти поверить ей, начать сомневаться в Больдоге. С замиранием сердца Март слушал, как же слова Линаэвэн опровергнут дальше.

— Взмах руки, и Ламмион с трудом шел? — переспросил суровый и молчаливый Ханор. — Прости, но твой товарищ слабак. Я дрался с Больдогом врукопашную на тренировках, у него тяжелая рука, но не настолько, чтобы потом едва идти.

— Ты прав, сказав об имени, — признала тэлэрэ, выслушав Темных и сдерживая себя. Она не должна была называться прежним именем здесь после того, как решила сменить его. Но к новому имени нужно было хоть немного привыкнуть; а она к тому же еще и много волновалась, и было много неожиданностей, и потом, Линаэвэн назвалась так Марту, а с ним дева говорила не как с умаиар… Линаэвэн не считала, что ее слово не было крепким, просто у нее было много причин, чтобы в этот раз поступить иначе, чем она заявила во всеуслышание. — Я не знала заранее, с чем могу столкнуться в плену, не думала, что могу встретить кого-то, кроме врагов… Но какое отношение это имеет к клятвам, которые нельзя нарушать безнаказанно, ибо таковы законы мира?

Март с удивлением посмотрел на Линаэвэн. Очевидно, дева считала, что не все обещания нужно держать, а только те, за которые последует наказание. А тэлэрэ продолжала.

— Что на моем товарище живого места не оставили, я подумала по тому, сколько было крови. Но я готова поверить твоему объяснению: ты только создал для нас видимость жестокого истязания. Однако, после твоего признания, согласись, и у меня есть причина не верить твоим словам. И не одна, если ты считаешь молчание знаком согласия. Ведь ты промолчал, когда я спросила «что говорил обо мне ваш господин», а Фуинор ответил «ничего». Теперь же оказалось, ты знал, что я сказала Гортхауру о своем имени.

— Твои слова об имени имеют то же отношение к клятвам, что и обвинение Больдога в молчании, — возразил Эвэг. — Они показывают, что тебе нельзя верить, и что твои слова и обещания ничего не стоят.