В отряде Больдога дисциплина была просто образцовая: ни орки, ни даже колдовские звери не смели его ослушаться, и потому дорога, что была бы непреодолима для многих других, его шайке оказалась по плечу. Больдог же знал, что в этих краях медлить нельзя, а пленники хоть и тащились на пределе сил, все равно продолжали норовить удрать. Потому крепко связанных эльфов все же взяли на седла, и последние два дня пути они проделали верхом.

Но как только шайка оказалась в земле-под-Тенью, голугов скинули на землю. Вожак скомандовал привал — большой и долгий, так, чтобы и парни, и волки отдохнули: нечего возвращаться на Остров с языком на плече. Они отдохнут и вернутся сильными победителями, с хорошими трофеями.

Пленникам же особого отдыха не дали, только напоили водой из орочьих фляг, и после привязали к деревьям — пусть хоть сутки стоят, только сговорчивее будут. Того же голуга, что в речке удумал устроить купание, Больдог решил дать парням на потеху — а что, его парни заслужили добрый отдых.

***

Земли пусть и опасные, но чистые от Тени, остались позади; Линаэвэн ощущала, как давит на плечи Тьма и страх, словно истекающий откуда-то с северо-запада. Птицы, что всю дорогу разлетались в разные стороны, не подпуская к себе орков и на полет стрелы, здесь вовсе пропали. А деревья в лесу, по которому они ехали, были искалеченными, переплетенными ветвями и стволами, норовящими ткнуть веткой в лицо. К таким деревьям и привязали Линаэвэн и ее спутников. А к дереву, растущему во главе поляны, привязали Ароквэна (Арохира).

На ножи, брошенные в ствол, на издевки, обращенные к нему, Ароквэн не отвечал — воин смотрел сквозь орков, словно их нет вовсе. Даже когда твари стали водить ножами по телу нолдо, пугая, что порежут его, эльф не шевельнулся.

Это усталое пренебрежение неудавшегося беглеца оркам не понравилось, и тогда Больдог разрешил парням немножко покуражиться с голугом, главное, чтоб не сильно: углем слегонца прижечь, оплевать, может, в паре мест кожу содрать чуток…

Поначалу Ароквэн терпел, потом сдавленно вскрикнул. Когда взялись сдирать кожу, воин закричал в голос, а после проклинал тварей. Но еще раньше Ароквэна, видя боль и унижения родича, кричали и проклинали орков другие пленники. Привязанная Линаэвэн дрожала всем телом и не могла сдержать слез, хотя и знала, что это только начало — они еще не у Саурона.

А Больдог с усмешкой наблюдал за эльфами. Многие из схваченных голугов были так прекрасны в своей свежести, нетронутости — они не знали, как реагировать на пытки собратьев. Неужели в этих землях еще остались те, кто не знал о пытках, не знал, что нельзя выказывать чувств, связей? Не иначе как пленники просто не из этих земель… не из заповедных ли? Вот Повелитель-то порадуется. Больдог довольно ухмыльнулся. Парни давно так не веселились — вроде и не замучили еще никого толком, а криков и соплей уже было отовсюду. Но через какое-то время Больдогу пришлось вмешаться, пока парни не вошли в раж:

— Ладно, ладно, остроухие. Если вы так за своего переживаете, не трону его больше. Будьте послушными, и тогда никто больше не пострадает. Слышите? Все в ваших руках.

Ароквэна и правда перестали мучить и даже перевязали.

На следующее утро эльфов все так же, бичами, погнали дальше. Через два дня орки вышли на протоптанную дорогу, а по ней до Острова Повелителя осталось всего дня три пути.

Как Больдогу это ни было смешно, его угроза и обещание «не тронуть» подействовали — вот наивное дурачье! Но так или иначе, эльфы присмирели, и до Волчьего Острова добрались без происшествий, на закате последнего летнего дня.

***

Больдог велел выстроить пленников во дворе, а сам пошел на доклад к Господину.

К тому времени, как Маирон вышел во двор, девку, сжегшую бумаги, голуги задвинули в самый задний ряд и прикрыли своими спинами, они-де тут воины, им и ответ держать. Но Больдог уже рассказал Маирону, кто из пленников знает больше прочих, и холодно улыбающийся Волк смотрел прямо на девку.

По мановению руки умаиа связанных воинов растащили, а эльдэ подвели прямо к нему.

***

Линаэвэн уже видела эти стройные башни раньше; но тогда они были прекрасными, а сейчас казались страшными, и от них веяло мраком. Как и от всего Волчьего Острова. Пленников согнали кучей во дворе, и Линаэвэн невольно обвела его взглядом — двор крепости Финдарато и Артаресто, ныне полный орков…

На время пленников оставили одних, и воины постарались переместиться, заслоняя Линаэвэн своими спинами; от этой заботы товарищей на душе стало тепло и при этом страшно за них. Но когда приблизился могущественный умаиа — эльдэ ощутила его присутствие, даже не видя Темного из-за спин родичей, — орки разогнали пленных. И вот она оказалась перед Сауроном. Ему наверняка уже доложили о сожженном письме, значит, она и есть его главная цель… Линаэвэн понимала это и молчала. Лучшее, что можно сделать при такой встрече — просто молчать.

Саурон посмотрел на деву с легкой улыбкой, смерил ее взглядом, а потом заговорил:

— Здравствуй, эдьдэ, — дева боялась, но держалась стойко. Пока. Это забавляло. — Назовешь себя? — На остальных Саурон словно не обращал внимания.

Линаэвэн не ответила ни на приветствие, ни на вопрос. Боялась ли она? Конечно. Не могла не бояться, ведь их не выпустят отсюда… Саурон улыбнулся ей, поприветствовал… и тэлэрэ считала, что это не предвещало ничего хорошего.

А, умаиа, не получив ответ, усмехнулся:

— Мы можем начать сразу с подвала и пыток, если ты хочешь, но я бы предпочел обойтись без всего этого. Я бы предложил тебе и другим ванну, еду, отдых… Но тебе решать. Назовешься и пойдешь со мной или я потащу вон того нолдо в застенок, — Саурон говорил мягко, не переставая легко улыбаться.

Услышав умаиа, Линаэвэн вздрогнула всем телом и прикрыла глаза. Ароквэна в застенок… Там воину придется много хуже, чем было в лесу, когда товарища мучили орки ради собственной забавы или в наказание за попытку побега. Но она не могла заговорить, даже ради Ароквэна, ей нужно было молчать, сколько она сможет… А сможет она — молчать? Не говорила же она ничего, когда орки жгли Ароквэна углями и сдирали с него кожу. Плакала, но не говорила, потому что бесполезно просить орков, взывать к их жалости или к совести — нет у них ни того, ни другого. И теперь нужно думать, что перед ней такой же орк, просто древний, умный, могущественный. Но говорить с ним и просить его о милости так же бесполезно, как и орков. Значит, плакать она будет, а говорить — нет. По крайней мере сколько сможет. Саурон еще никого не тронул, только угрожал, а в горле у Линаэвэн уже стоял ком.