Если в меня что и вколотили за время обучения, так это то, что кисти нельзя оставлять в воде, а тушь и чернила – открытыми. Из первых вылезет ворс, а вторые можно запросто опрокинуть на работу.

Хм-м… по лицу расползлась довольная улыбка. Теперь точно знаю, что скажу Врочеку, выпрашивая неурочный выходной. А после, главное успеть на утренний баркас и, здравствуйте, пан Дарецкий! Довольная собой, я вприпрыжку поскакала в ванную.

– Гоните Сняву прочь,

Великих дел довольно спозаранку

И чтоб не смежил веки

Нахала сонный поцелуй

Носки мы вывернем три раза наизнанку…

Бодро напевала я себе под нос песенку из представления уличного театра. Про носки они, конечно, сморозили полную чушь, но песенка была так забавна и так соответствовала моему утреннему настроению, что эта мелочь показалась несущественной.

В лавку я ввалилась, пребывая в приподнятом настроении, но озадачено застыла в проеме, не совсем понимая, какого лешего всегда спокойный и причесанный пан Франц скачет в одном исподнем со съехавшим набекрень спальным колпаком и сачком наперевес. Ася, полупрозрачным мороком висящая у стола, покатывалась со смеху. Лишь расслышав писк и отчаянное верещание, я заметила троицу из волшебного народца, упрямо тащившую к выходу кулек с леденцами. А поскольку каждый из них считал, что главный именно он, выходило у них, как в сказке про сильфа, гнома и водяного. Где сильф пёр в небеса, гном – под землю, а водяной – в озеро.

Тут пан Франц решил, что хватит с него дурной беготни и пошел в решающую атаку. Фейри заверещали ещё громче и рванули в разные стороны. Кулек лопнул и вокруг рассыпались разноцветные сладости. Наглые малявки, подхватив, кто сколько успел, пища, кинулись к выходу и, ловко пропетляв между ветвями проснувшихся древесов, вылетели вон. А Врочек, грозно потрясая сачком, оступился, поскользнувшись на рассыпанных леденцах, и с грохотом растянулся на полу.

Я наконец-то захлопнула двери и поспешила к нему, стараясь не наступать на коварные конфеты.

– Что-то ты рано сегодня… – подозрительно прокряхтел Врочек, с моей помощью поднимаясь на ноги и потирая тощую поясницу.

– Согласна приходить так всегда, если вы продолжите свое выступление в портках против нечисти, – хихикнула я.

– Не язви, – беззлобно огрызнулся пан Франц, – зато мне удалось выяснить, кто крадет сладости в моем кабинете!

– И атаковать их сачком – лучшее, что пришло в твою седую голову, Францишек? – хмыкнула Ася. – Пожалел бы меня, старую, чуть нутро от смеха не надорвала!

– Было бы что надрывать, – чуть смущенно буркнул старый книгопродавец, – и вообще, кыш отсюда, покойница!

– Ха, да больно надо! – Ася с гордо задранной головой ускользнула вглубь лавки.

– Так чего так рано-то? – продолжил допытываться Врочек, кутаясь в принесенный из комнаты халат.

– Отгул бы… Мне в Зодчек нужно.

– Сегодня, что ль? С чего это тебе приспичило? – подозрительно сощурился он.

– Сегодня, – постаралась изобразить кристально честные глаза я, – чернила закончились, а работы, вы сами знаете, сейчас выше крыши.

– И в Кипеллене ты их, конечно, купить не можешь. Продавцы рылом не вышли? – Врочек уже откровенно издевался.

– Ну, хорошо, – пожала я плечами, – куплю в Кипеллене, пусть потом у пана Вилька иллюстрации при первой же сырости поведет…

Упоминание Вилька заставило старика пойти на попятную.

– Это тебе что, киноварно-дубовые нужны? Ну ладно… – он тяжко вздохнул, будто я просила у него не выходной, а душу на заклание. – Езжай, но чтоб завтра на работе была, как штык! И бардак этот – он указал на пол, – прибери сейчас. Ближайший баркас в девять отходит, успеешь, – и, шлепая домашними туфлями без задников, грозный начальник поковылял наверх, болезненно держась за поясницу.

Из личных записок Бальтазара Вилька, мага-припоя ночной стражи

Колокол на храме Четырех Пресветлых разогнал морозно-сонную тишину утра, оповестив о начале благого времени восемь раз. Я сошёл со ступеней управления Ночной стражи и полной грудью вдохнул колкий воздух, изгоняя остатки табачного дыма из легких. Потянулся и замолотил руками по воздуху, едва удержав равновесие. Обледеневшая лестница чуть не ушла из-под ног, подтвердив мои вчерашние подозрения о гололеде. Осень самая склочная и подлая пора! Она выбивает почву из-под ног, когда еще веришь, что зима далеко.

Я кое-как уперся в скользкие плиты тростью, стиснул набалдашник и снизу выскочил толстый четырехгранный шип в пять дюймов длинной – мой маленький секрет для непредвиденных ситуаций. Сойдёт и для обледенелой мерзости под ногами.

Пройдя полквартала, как одноногий шилоног, я едва не бросился под колеса, чтобы поймать экипаж и перестать изображать придуманное чудовище. Под промерзшим кожаным пологом оказалось холоднее, чем на улице, но хотя бы не разъезжались ноги. Нестерпимо воняло плесенью, даже пришлось заткнуть нос платком.

– Гони! Довезешь до верфи Мнишека за пять минут, получишь пять растов!

Возница цокнул на лошадей, и экипаж понёсся через город. Колёса, может и проскальзывали по наледи, но казалось, что мы летим. Видимо кто-то очень хотел получить обещанную прибавку, и небольшой порт быстро приближался. Он годился для спуска новых судов, швартовки пассажирских баркасов и разгрузки пришлых посудин. Имя Мнишека стояло только в названии верфи, на деле ею ведали каперы и контрабандисты. О них знала Ночная стража, портовая управа и городской совет. Знал весь Кипеллен от книгопродавца, прикупавшего через налаженную сеть раритетные фолианты до градоначальника – большого любителя султанешского табака, которого в Кипеллене днем согнем не сыщешь, а если и удастся, то по такой цене, что проще бросить курить. Поэтому каждый получал свою выгоду и жил припеваючи, а владелец верфи, достопочтенный пан Мнишек, имел свою долю с контрабанды.

Растия хоть и выходила к Янскому морю, но к такому пестревшему рифами и скалами мелководью, что об обширной морской торговле могла только мечтать. Мелкие городишки и рыбацкие деревеньки рассыпались по всему побережью, но портовыми, да и то с натяжкой, назывались только Зодчек и Кипеллен в заливе Святого Щуся, ну ещё Градижск-на-Рванке на востоке Рваной косы.

– Приехали, пане, – постучал в стенку возница, прерывая барабанную дробь моих зубов.

Стараясь не слететь со ступеньки, я выбрался наружу и кинул извозчику заслуженные пять растов⁹. У причала меня уже поджидал Марек, пританцовывающий от холода. Из теплых вещей на моём помощнике красовался лишь красный вязаный шарф, а шерстяной сюртук, бриджи и толстые чулки не очень-то спасали от колючего морозного воздуха. В Зодчеке, конечно, должно быть теплее, но по пути Марек рискует превратиться в ледышку.

– Ну как, достал? – заговорщицки осведомился я, пряча улыбку в усах.

– В лучшем виде, пан Вильк! – Марек протянул мне помятый квиток.

– Тогда на борт, капрал, а то есть риск потерять и второго помощника, – криво усмехнулся я, сочувственно взглянув на его синие руки.

Над баркасом уже покачивался заиндевевший парус, а всю палубу, кроме капитанской рубки, скрывал невысокий навес. Забравшись по сходням, мы юркнули под него и блаженно застыли. От нескольких жаровен разливалось ласковое тепло, а царящий полумрак убаюкивал и обещал приятное путешествие. Летом на баркасе оставляли одну крышу из плотной материи, зимой же пассажирский павильон обтягивали толстым войлоком, пропитанным особым составом, защищающим пассажиров от дождя и холода.

– Хорошо! – выдохнул Марек.

– Как у Люсинды под боком, – едва слышно хрюкнул я, так чтобы он не расслышал, и добавил громче, – выбирай лучшие места!

В дальнем углу павильона уже кто-то сидел. Когда глаза привыкли к полумраку, меня передёрнуло. По сиденьям распласталась жуткая горчичная шаль, похожая на крылья гигантской огнёвки – мерзкого ночного мотылька, всё с того же злополучного Янского архипелага. Из рыжего кокона, в коем с трудом опознал скрученный шарф, высовывались пышные короткие кудряшки. Ещё пару бессонных ночей, приму такое дремлющее «чу́до» за «чу́до»-вище и испепелю огненным заклятьем. Врочек потом конечно будет ругаться, но готов поклясться, что моя собственная жизнь станет чуточку радужнее.