«Так все просто, — думала Аска, принимаясь за чтение. — И так похоже на реальность, правда?» На бумаге была та жизнь, которую она так долго и сама принимала за реальность, потому что там было главное: во всем виноват Синдзи. Из-за него на учебных стрельбах клинило пушки, из-за его ободряющей улыбки она проиграла штабной чемпионат по легкой атлетике, из-за него им обоим не дали отпуск.

Такого человека нельзя любить. По такому уроду нельзя скучать.

Аска перевернула страницу, почти не видя текста: нечего ей там было читать. Эти строки словно писала она сама, ее вера в собственную непогрешимость, в собственное превосходство. Капитан улыбалась: она не понимала, зачем было так долго ее мучить, чтобы просто дать в руки мечту.

«Раз и навсегда вычеркнуть его. Ты что, не можешь поверить в такую простую вещь?»

Облизнув губы, она одолела еще одну страницу.

«Что он там говорил о „спецрастворе“?»

Перевернув еще один лист, девушка обнаружила пустую страницу и подняла голову.

— Это для ваших показаний о произошедшем в отчужденных территориях, — предупредительно сообщил Кадзи, все это время стоявший рядом с ней. — Я не стал импровизировать.

«Ты просто ушла в лес в беспамятстве и бродила все эти дни».

Аска поморгала, пытаясь вспомнить, чьи это слова, а потом воспоминания пришли сразу — одним рывком. И йокай Рей, убившая ее Еву, и выматывающий переход, и странные часовые-наркоманы, и невидимая кувалда, и бой за лагерь.

«Тебе не место здесь».

Да, думала Аска, не место. Я не умею терпеть, не умею сдаваться, а умею только двигаться вперед. Девушка смотрела на чистый лист бумаги и видела только внимательный взгляд страшноватых красных глаз. Чужой мир смотрел на нее с немым удивлением:

«Так ты сдаешься или идешь вперед?»

Грань размывалась: Аска не понимала, что происходит, где выход. Боль памяти — пусть и недолгая, всего лишь до расстрела, — или боль предательства? Ненадолго остаться собой, принять прошлое — или попытаться создать новую себя? Капитан чувствовала, что уплывает: воспоминания из Евы, алый взгляд, ядовитые слова инспектора Кадзи — это все рвало ее на куски, и уже принявшая решение Аска ушла на новый виток.

«Ты… Если хочешь — возьми».

Она моргнула, и на листок упала слеза.

Синдзи протягивал ей свой ордер на увольнительную. Свою путевку на море, в крохотный ласковый рай. Это был залитый солнцем юго-восточный КПП базы, дурачок уже собрал свои вещи, и транспортная вертикалка скоро должна уйти с аэродрома, унося счастливчиков. Это был шкодливый сухой поцелуй в щечку, «ты дурак» на прощание — и началась самая странная увольнительная в ее жизни, когда она впервые пожалела, что тряпки-напарника нет рядом. Это была кокетливая фотография, ушедшая почтой на базу.

Аска улыбнулась, сложила сшитые страницы и аккуратно порвала их пополам.

— Хм. Неожиданно.

Кадзи выключил лампу, сел за стол — и все пропало: снова остался пыльный накуренный кабинет, никаких метаний и выдуманных взглядов из-за периметра. В щель тяжелых штор пробивался слабый лучик утреннего света.

— Интересно, капитан Сорью. Я бы много отдал, чтобы узнать, почему вы отказались.

Лицо инспектора в полумраке было серым, и вымотанная своими демонами Аска с интересом смотрела на него: впервые за четыре дня допросов тот показал себя. Выглядел Кадзи, мягко говоря, неважно.

— Но это уже несущественно. Вы знаете, что такое нейродиспенсер?

Сорью ничего не сказала, а Кадзи тем временем поднял трубку телефона.

— Это Редзи. Восьмой комплект ко мне.

Трубка легла на свое место, а инспектор поднялся, снимая со спинки кресла френч.

— Знаете, Сорью, вы просто обязаны вызывать уважение. И тем не менее. Возможно, я просто не люблю людей, которые пытаются геройствами исправить что-то постфактум. Ей-богу, покойный Икари и то симпатичнее.

В кабинет вошли люди, втаскивая на каталке какой-то громоздкий прибор. Инспектор набросил плащ и вытянул из-за воротника хвостик.

— Так, у меня встреча через час, вы тут за главного, — сказал Кадзи тощему мужчине с седым «ежиком». — Результат нужен до завтра, но не вздумайте перебарщивать, Сэм.

— Обижаете, сэр, — отозвался тот. — Свидетель?

— Должна быть свидетелем, — сказал Кадзи с едва заметным нажимом на первые два слова. — Материалы дела на столе.

Аска безучастно смотрела на то, как разматывают провода, как промывают в спирте какие-то клеммы. «Я выдержу. Синдзи же выдержал Ангела — а это какие-то люди». Сорью только поморщилась, когда ее бережно пересадили в другой стул, защелкнули зажимы на запястьях и начали пристраивать за ушами холодные влажные присоски.

«Мне бы еще немного выдержки этого дрянного йокая — и было бы совсем хорошо».

Кацураги шла затемненным коридором за своим командующим и пыталась поглубже загнать волнение. Печатанье шагов очень способствовало процессу, но до ледяного спокойствия Икари ей было очень далеко.

«Не каждый день вызывают на ковер старики из Комитета».

Особняк властелинов NERV скромно ютился в небольшом центральном парке, но внутри было все то, за что Кацураги ненавидела гражданскую жизнь «ангельской» эпохи: болезненная роскошь, которая буквально лезла отовсюду, настырно заглядывая в глаза.

«Люди хотят получить от своей короткой жизни все, что в этом плохого? — успокаивала себя Мисато. — Наш мир очень располагает к такому ходу мыслей». Женщина умом это все понимала, но глядя на расцвет нового гедонизма, она часто брезгливо морщилась и вспоминала своего отца, который настаивал на военизации общества. На другой чаше весов стояло то, что сейчас стало нормой жизни: что ни год — новые наркотики, что ни год — то легализация новых извращений, превращение слова «мораль» в ругательство. К слову «добродетель» с прошлого месяца в словаре официально добавили пометку «устаревшее».

Солдат и дочь солдата с презрением смотрела на распадающийся мир. «Дойдет до того, что только в армии и останутся эти все „архаизмы“», — думала Мисато, проходя мимо огромного панно, где в красках было изображено грехопадение человечества. Нарисовано было красиво, чувственно и с восторгом, но майор ничего не могла поделать с брезгливостью: в оплоте власти подобные шедевры наводили на некие размышления.

— Проще лицо, майор, — сказал командующий, не оборачиваясь.

— Виновата.

Перед ними открылись тяжелые дубовые двери, и они вошли в затененную залу совещаний Комитета. Светильники горели только над столом докладчика, массивные же кресла стариков казались черными глыбами в полумраке помещения. Двенадцать таких глыб дугой располагались перед освещенным пятачком.

— Икари, — прогудел бас председателя, и залом пронеслись приветственные шепотки.

Командующий сел, а майор замерла над его правым плечом, сцепив за спиной руки. Ее по имени не назвали, значит, и места ей не полагалось.

— Мы читали ваш доклад, — сказал председатель. — Вы хотите просить отставки?

Кацураги мысленно поставила себе плюсик за догадливость: пока все шло, как она и предполагала. Грубое давление с первых же слов, ни малейшего повода высказаться в оправдательном ключе — старики срывали злость. «Я их понимаю. Просела линия обороны вокруг периметра, потеряна база, потеряна Ева, да еще и Ангел проявил удивительную настойчивость».

— Нет, — тускло сказал Икари. — Я хочу предложить новый план удара по отщепенцам.

Мисато поставила себе минус. «Безусловно, командующий без козыря не вошел бы в игру, но чтобы план?»

— Интересно, — после паузы сказал кто-то из комитетчиков. Председатель, видимо, тянул время, переваривая услышанное. — Но не хотите ли для начала ответить на вопросы?

— Вы снова затребуете миллиарды, Икари, — поддакнули слева. — Не отчитавшись за прошлые вложения в ваши аферы.

— Аферы? — переспросил командующий почти оскорбительным тоном. — Если бы не периметр и моя база, Ангел бы уже гулял по улицам Токио.

— Вы умеете предсказывать поведение Ангелов, Икари? — спросил председатель. — Потому что три года назад, когда вы запросили деньги на периметр, никто не верил, что Ангелы выйдут из той зоны, что установили себе сами.