Далеко идти не пришлось: свет, выбивавшийся из-под двери в следующем вагоне, подсказал, что проводник привел врача к Карповым. Едва слышно всхлипывала жена, раздавалось успокоительное бормотание коммерсанта.
– …вернусь. – Голос Сабурова вырвался через открывшуюся дверь. Врач вышел в коридор и почти налетел на Екатерину в темноте.
– Как удачно, – почти не удивился он. – Там по вашей части, заходите. Я за медикаментами.
В купе было душно: работало отопление, да еще и набилось немало народу. Молодой Карпов лежал на диване с закрытыми глазами, бледный до синевы, и дышал тяжело, прерывисто. Кончики пальцев будто вымазаны чернилами – недостаток кислорода.
Екатерина вздохнула и кивнула проводнику: Дмитрий Христианович за свою долгую службу на железной дороге привык к представителям Охранки и процедуры знал отлично.
– Выходите, – скомандовала Екатерина.
Карпов-старший открыл рот и тут же закрыл, чувствуя тяжелый, как предгрозовая духота, поток силы, стекавшейся к Екатерине. А вот скромная супруга вдруг заартачилась:
– Митенька… Как же я его оставлю?..
С матерями всегда так. Екатерина хотела команду повторить, но вмешался Дмитрий Христианович:
– Таисья Анатольевна, да вы не переживайте, Екатерина Елизаровна у нас человек проверенный, надежный, все сделает, как нужно, главное, ей не мешать, ей ведь здесь и повернуться тяжело, вон как нас много. Давайте выйдем на минутку, а там все устроится уже… У меня еще тепленькой водички со станции осталось, хотите, чаю вам налью?.. – Не переставая говорить, проводник незаметно теснил чету Карповых в коридор и наконец захлопнул дверь.
Екатерина закрыла глаза – звездный блеск под веками поубавился, летавица вдоволь насосалась и теперь затихла. Митя Карпов перед внутренним взором выглядел жутко: как будто пушечным снарядом в груди проделали черную дыру, лохмотья трепетали на ветру. Повреждения серьезные, значит, летавицу Митя знал лично: чтобы установить сильную связь, нужен физический контакт.
– Только не ори, – предупредила его Екатерина.
В ее руках образовалась белая игла с искристой исчезающей в воздухе нитью. Екатерина осторожно взялась за края раны и начала стягивать их крупными, грубыми стежками. Тут главное закрепить – дальше зарастет само.
Сначала всё шло хорошо: Екатерина одолела половину дыры и порядком разгорячилась. Шерстяной платок на плечах колол влажную кожу шеи, тонкие светящиеся ниточки из тела юноши тянулись к ней, питали ее дар, и она с трудом заставляла себя не брать слишком много. Синева на пальцах Мити исчезала, дыхание выравнивалось.
Ближе к сердцу края разрыва неожиданно покрылись красным, будто стали кровоточить. Юноша заметался на кровати и начал скулить тихо, как побитый щенок, а потом простонал: «Мама!» По щекам у него бежали слезы.
На лбу Екатерины выступил пот.
«Только бы не помешала, только бы не помешала», – заклинала она, стягивая последние кровоточащие куски.
Митя вскрикнул.
Екатерина сделала последний стежок, и иголка растворилась в ее руках. Работа была сделана.
Она открыла дверь одновременно с Карповой, которая невидящим взглядом скользнула по Екатерине и бросилась к постели сына. Митя открыл глаза, охнул и рукой вцепился в грудь там, где находилось сердце.
Возник Сабуров и вопросительно посмотрел на Екатерину.
– Поболит пару дней, – пожала плечами она.
Под аккомпанемент материнских вздохов Сабуров провел осмотр. Его руки двигались четко, стремительно и даже как-то безжалостно: Митя пару раз ойкнул, когда врач ощупывал его живот. Ничего не сказав, Сабуров подошел к раковине и вымыл руки. Екатерина прислонилась к косяку и смотрела на его профиль. Прямой нос, острый подбородок, четкая линия челюсти, – будто нарисован жестким карандашом, едва не прорывающим бумагу. Выбивались только уши: округлые, без выступающих мочек. Сабуров выглядел бесстрастным, но над переносицей не разглаживалась четкая вертикальная морщина.
Он взял полотенце и, вытирая руки, рекомендовал Мите сон и отдых.
Дмитрий Христианович незаметно ускользнул на свой пост.
В воздухе запахло резко и пряно: Сабуров налил настрадавшейся матери успокоительных капель, Таисья Анатольевна снова тихо плакала. Отец Мити от капель отказался, но на слова «чего-нибудь покрепче» кивнул, затем сдержанно поблагодарил врача и Екатерину. Она видела, как у Карпова-старшего дрожат руки.
Вышли вместе. Сабуров пропустил Екатерину вперед, и она шла, подстраивая шаг под мерное покачивание поезда. В переходе между вагонами грохотало сильнее, чувствовался ночной холод, и она плотнее стянула шаль.
Купе Екатерины было первым.
– Доброй ночи. – Она бросила короткий взгляд на Сабурова через плечо.
– О-па! – неожиданно отреагировал тот. – Екатерина Елизаровна, а у вас глаза светятся в темноте. Как у кошки, только голубым.
Екатерина застыла, глядя на ручку двери, потом снова посмотрела на Сабурова и, не отводя взгляда, спросила:
– И как, красиво?
Тот помолчал и ответил:
– Жутко.
Растянутый в улыбке рот не добавлял ей очарования, но Сабуров не отшатнулся.
– А ведь обычно глаза у вас карие, темные почти до черноты.
Он прислонился к стене и продолжил:
– И миллионом черных глаз
Смотрела ночи темнота
Сквозь ветви каждого куста.
– Доброй ночи, Владимир Леонидович.
– Доброй ночи.
Екатерина захлопнула дверь, включила свет и снова подошла к окну. Темнота превращала стекло в зеркало, где множились отражения ее лица и электрических ламп за спиной.
– Эх, Владимир Леонидович, вы еще самого интересного не видели, – сказала она.
Отражение на стекле начало меняться: свечение заполнило глаза целиком, щеки ввалились, губы приподнялись, обнажая длинные и тонкие зубы, кожа натянулась на кости, а нос почти исчез. Темные волосы, сколотые черным бантом, слились с темнотой за окном. Над кружевным воротничком платья теперь качался череп с голубым сиянием в глазницах. Екатерина глухо рассмеялась: за семь лет службы она успела привыкнуть к своему отражению, но до сих пор помнила по-лягушачьи холодную кожу паренька, который, увидев ее, оступился, провалился под лед и так и не смог выплыть. Угрызений совести она не испытывала: просто старалась не поворачиваться к людям лицом, когда использовала дар.
Сон ей снился мутный. Андрей, ее погибший муж, вдруг оказался в лагере под Харбином, на который ихэтуаньские ведьмаки обрушивали свои проклятия. Выглядело так, как будто лагерю просто не везло: дважды загоралась палатка, где лежали раненые, помощник доктора облил руки кислотой, начиналось неожиданно заражение там, где не должно быть… Мелкие демоны пользовались любой возможностью, любой неосторожностью. Она и еще трое одаренных из Охранки душили руками черных угрей, поборников смерти, увивавшихся вокруг лагеря и железной дороги. Одного угря она поймала прямо перед лицом Андрея, но он даже не взглянул на нее: все смотрел на горизонт, разделенный пополам столбом дыма от очередного взорванного моста. Она взяла его за руку и отвела в палатку, внутри которой оказалась спальня их дома в Петербурге, и они легли в постель, не раздеваясь, и смотрели друг на друга, и слушали, как с гомоном прибывают отряды Сахарова из Хабаровска. Она испугалась, что забыла цвет его глаз, но, к счастью, Андрей уже заснул, и она следила, как он спит, не выпуская ее руки, как колеблется прядь волос от вдоха и выдоха и как лунный свет ласково гладит его висок.
Пробуждение пахло одиночеством и отчаянием, а еще тиной и металлом из подтекавшего ночью крана.
Завтракала поздно, у себя. Слух о вчерашнем происшествии с Митей Карповым и о его лечении наверняка разнесся уже по поезду. До Харбина оставалось совсем немного, и допускать, чтобы летавица сошла с поезда буйствовать в городе, не стоило.
За окном однообразный степной пейзаж заливало холодное осеннее солнце, выцветшее небо казалось прозрачным. Подъзжали к Хинганскому тоннелю. Его сооружением руководил Бочаров, приятельствовавший с Андреем. Инженер решил использовать крутой рельеф местности, чтобы пустить тоннель по спирали, при этом путь сначала проходил в каменной трубе под насыпью, а затем по самой насыпи. Грунт скрывал внутреннее устройство тоннеля, но Екатерина видела чертежи у Бочарова. Тогда из курительной комнаты неразборчиво доносились голоса Андрея и самого инженера – низкие, бубнящие, прерывающиеся иногда короткими смешками, как будто фыркали намокшие под дождем коты. Екатерина держала палец, едва не касаясь белой линии на синей бумаге, и вела им по воздуху, повторяя элегантные формы. Спираль завораживала ее, как металлическое сияние гиперболоидных сеток Шухова, башня Эйфеля и головокружительно высокие фермы Енисейского моста.
