Я не сделала ни того, ни другого.

Я обхватила руку Кропотливого своей, не давая двинуть мечом. Революционер попытался высвободиться, но понял, что моя хватка крепче. Как понял и то, что я задумала.

Ровно через две секунды после того, как я это сделала.

Я вскинула Какофонию над головой и с силой взрезала тяжелой латунью рукояти по задней части плеча Кропотливого. Тот содрогнулся от удара, с губ сорвалось болезненное кряхтение – сустав ослабел. Революционер уставился на меня дикими глазами. Я снова вскинула револьвер.

– Погоди! Нет!

И врезала.

Звук вылетевшего сустава стал музыкой для моих ушей.

А полный боли крик – просто, мать его, симфонией.

Кропотливый ударил коленом. Я отскочила, разжав хватку. Он отшатнулся, глядя на бесполезно повисшую правую руку, потом посмотрел на меня. В оценивающем взгляде не было злости. На покрытом потом лице не было ненависти. Он изучал меня как поле битвы и осознал, что я куда коварней, чем кажусь.

От чего мне сразу похорошело. Ровно до тех пор, пока я не вспомнила, что теряю кровь, и страшно подумать, в каком количестве.

– Ты не дезертир. – Кропотливый сощурился, заметив татуировки, сбегающие по моим запястьям. – Ты сраная наемница. Итить-колотить.

– Это можно было устроить, – отозвалась я, – если б ты не решил дать деру.

– Я сорок лет служил Великому Генералу, – выплюнул он. – Тридцать два из них – в Разведштабе Революции. Десять лет вальсировал под носом у имперцев, уходил от лучших масочников, скрывался от всей их гадальной магии. – Кропотливый помотал головой. – И раскрывает меня обыкновенный скиталец.

Я бы оскорбилась, что меня назвали «обыкновенной». Если бы не собиралась его убить.

– Не знаю, зачем ты явилась в Терассус, – продолжил он, – и зачем загнала меня сюда. Зато знаю, что ты истечешь кровью раньше, чем доберешься до помощи. И что бы тебе ни было нужно, вряд ли оно нравится тебе больше, чем деньги. – Революционер указал куда-то подбородком. – Ты слишком ранена, чтобы сражаться, а я слишком много времени провел на открытой местности. У меня поблизости припрятан металл. Я скажу тебе, где он. А это все мы оставим. Ты уйдешь отсюда с деньгами, при условии, что будешь идти, пока не уберешься на хер из этого города.

Он не лгал.

Адреналин вытекал с каждым выдохом, и на его место приходила новая боль. Кропотливый, может, и промахнулся мимо важных органов, но рана все равно скорее рано, чем поздно меня прикончит.

Разумнее – сбежать, я понимала. Черт, да принять его предложение – это, мать его, откровенно гениально. Если бы я просто опустила клинок, то смогла бы сохранить себе жизнь, металл и все остальное.

Я видела свою жизнь на раскрашенном алыми брызгами снегу. Я видела Кропотливого, усталого, сломанного – и по-прежнему готового сражаться. В битве, в пылу, в запахе пепла и песни магии я видела все.

Все… кроме призраков. Единственное место, где я от них свободна.

Я сглотнул ком. И отпустила.

Меч с лязгом упал на землю и замер среди талого снега.

– Умная девочка, – кивнул Кропотливый. – Для нас обоих все кончится хорошо.

– Нет, – отозвалась я, – только для меня.

Революционер сощурился.

– Ты ранена, девочка. У тебя никакой надежды меня победить.

– Верно. – Я полезла в карман, вытащила патрон. – Но остался один выстрел.

Провела по нему пальцем, по надписи «Геенна» и открыла барабан револьвера.

– А у тебя щит, который ты больше не можешь поднять.

Барабан захлопнулся со щелчком, разнесшемся в ночи эхом. Уши заполнило возбужденное шипение Какофонии, когда я подняла его и уставилась в прицел на старого, пузатого пьяницу, что чуть дважды меня сегодня не убил.

В это дуло смотрели множество мужчин и женщин. И лишь немногие уходили от него живыми. Большинство умирали, проклиная меня, вымещая ненависть и злость – отчасти вполне заслуженную, – пока их изъедало пламя и лед. Некоторые уходили, умоляя, бездумно повторяя слова пустого раскаяния, заранее заученные. Но я могла пересчитать по пальцам одной руки тех, кто смотрел так, как Кропотливый, тяжело дыша, с обвисшей, словно мертвая рыба, рукой, уставившись смерти прямо в латунную ухмылку.

В его взгляде не было ненависти, не было злости. Под слоем пота, крови и боли на полном лице читался лишь один вопрос.

А ты уверена, что все продумала от и до?

Так смотрели ровно три человека, включая Кропотливого.

Через три секунды уже двое из них были бы мертвы.

Я оттянула курок до щелчка. Крепче стиснула рукоять, чувствуя, как меж пальцев сочится пар. Ветер стих, и в тишине, что воцарилась вокруг, я слышала лишь то, как остывает на снегу кровь, и как старик терпеливо ждет, когда я его убью.

– Сэл?

И голос. До боли громкий.

– Это ты устроила такой жуткий взрыв?

И до боли, до боли близкий.

– А! Вот ты где, дорогая.

У входа в переулок, который я не заметила, появилась Агне, разительно прекрасная на фоне холода и темноты в безупречном платье и макияже. Она уперла затянутые в перчатки руки в бедра и сверкнула ехидной усмешкой.

– Ну разве ты не озорница, вот так удрать, когда должна выслеживать шпиона. Что же ты… тут… – Агне медленно начала замечать побоище, – …творишь.

Ее удивленный взгляд скользнул по открывшейся ей сцене. От меня, уставившейся на нее, с револьвером в руке, с окровавленным боком, к снегу, талому и усыпанному битым стеклом и пылающими обломками. И к Кропотливому с выбитой рукой, который тоже уставился на Агне – со злым осознанием.

– А-а. – Агне вежливо кашлянула, прикрыв рот ладонью. – Я не вовремя?

Я снова перевела взгляд на Кропотливого, намереваясь его прикончить. Однако его инстинкты сработали быстрее, и он не колеблясь воспользовался неожиданной возможностью.

Агне вскрикнула. Кропотливый метнулся к ней, ловко скользнул за спину и закинул правую руку ей вокруг шеи. На его лице отразилась мучительная боль – он крепко стиснул Агне травмированной рукой, – но выдержал достаточно, чтобы подтащить женщину к себе, словно щит, и чтобы приставить к ее горлу нож.

– Должен был догадаться, – прорычал революционер сквозь зубы. – Должен был понять, что это подстава. Должен был довериться чутью. И отправить тебя куда подальше.

– Ну, польщена, что не отправил. – Голос Агне звучал спокойно, собранно, даже несмотря на прижатое к сонной артерии лезвие. Агне подняла руки, сдаваясь. – И, может, как-нибудь решим все цивилизованным…

– Любой твой отросток, что ее коснется, – ощерилась я, тыча в Кропотливого Какофонией, – я добавлю в свою коллекцию, сальный ты хряк.

– Или, мы можем сделать по-другому, – красноречиво вперила в меня свирепый взгляд Агне.

– Хорошенько подумай, прежде чем угрожать мне этой пушкой, девочка, – нахмурился из-за ее плеча Кропотливый. – Сдается, с точностью она не дружит, м-м? Спустишь курок, и гарантирую, что твоей подруге придется куда хуже.

Он прижал нож сильнее. Глаза Агне вспыхнули. Ее тело напряглось. Все очарование и уверенность растаяли как снег по весне. Может, она и высока, может, она и сильная, но под клинком все мы становимся одинаковым мясом, ждущим нарезки.

Я тоже так попадалась. И на моем лице отражался тот же страх.

– Он умеет быть точным, – отозвалась я настолько спокойно, насколько могла с дырой в боку и клокочущим в горле гневом. – Он умеет и что похуже. У тебя есть выбор, Кропотливый. – Я обхватила Какофонию обеими скользкими от крови ладонями и сощурилась, глядя в прицел. – Ты отпускаешь ее и получаешь точность. Или продолжаешь тянуть и получаешь что похуже.

– Сэл… – шепнула Агне, но продолжить не осмелилась. Даже это слово, пусть и тихое, заставило горло двинуться у лезвия. И пусть оно угрожало не мне, я ощутила болезненную гримасу Агне как никогда остро.

– Нет, скиталец, – ответил Кропотливый холодным, как ночь, голосом. – Это у тебя есть выбор. Погонишься за мной – может, не догонишь, может, убьешь. Или останешься и поможешь подруге.