— Фиг! На два кило поправился!

— Он еще растет! — рассмеялся отец, и прижался легонько, словно стесняясь проявления чувств.

— Вы надолго? — я отобрал один из чемоданов. — Ого! Ничего себе…

— Всё, что нажито непосильным трудом! — засмеялась мамулька. Раскрасневшаяся, блестя глазами и белозубо улыбаясь, она походила на кинозвезду в окружении фанатов.

— Работы там — море! — папа по эстафете отнял сумку у мамы. — Вряд ли успеем до Нового года…

— Папу главным инженером назначили! — похвасталась Настена. — Правда, здорово?

— Здорово! — чистосердечно признал я. — Нам не сюда.

— Так ты на машине? — обрадовался папа, сворачивая к паркингу. — Аллес гут!

— А как же! — фыркнул сын. — Когда это Гарины возвращались из дальних краев с пустыми руками?

Мама озадаченно обошла серого «Ижика».

— Сына, у тебя ж вроде зеленый был?

— А перекрасили!

Пока семейка рассаживалась, я запихивал багаж под тент, соображая, как бы мне и не соврать, и правды не раскрыть.

Усевшись за руль, сделал вид, что в упор не вижу любопытных взглядов, но папа, с улыбкой доброго инквизитора, постучал пальцем по телефону «Алтай».

— Рассказывай, давай.

— Всего не выдам — подписку давал, — внушительно молвил я, трогаясь. — В общем, предложили подработку — на неполный день… Младшим научным сотрудником в одном секретном институте. Ну, какие порядки в «ящике», ты и сам знаешь!

— Аллес капут! — согласился отец.

— А платят сколько? — просунулась сзади мама.

— Сто девяносто в месяц.

— И девяносто у Револия Михайловича? Ого!

— Да нет, того приварка уже не будет.

— Ну, не разорваться же ему, майне кляйне!

— Нет, ну все равно — очень даже прилично… Да еще за неполный день!

— А то!

Разогнавшись на шоссе, я, в который уже раз, запереживал — коридор возможностей сужался. Этот год подводил меня к целой череде важнейших решений, вот только особого выбора не оставлял. «Да» или «Нет», без вариантов.

И ведь я прекрасно сознавал, под чем подписываюсь, точно знал, на что соглашаться, а от чего оказываться. Просто… Наверное, во мне оживали подзабытые отроческие страхи… Или, наоборот, старческие опасения? Я боялся опять ошибиться…

А шанс прожить жизнь в третий раз мне не выпадет.

Мы выволокли чемоданы с сумками из лифта. Пихаясь, толкаясь и смеясь, протиснулись в прихожую.

— А чем это пахнет? — первым принюхался папа. — О, «борщецкий»! Аллес гут. Автора, — он нацепил тапочки, — автора!

Я загадочно улыбнулся и шагнул в зал. Рита стояла, вытянувшись в струнку, и у меня в голове отложилось вдруг, что ничегошеньки я не понимаю в женщинах. Вот, все толкуют о женской интуиции, даже о магии, и никто даже не вспоминает о таланте нравиться. А ведь это редкое качество. Как изящество. Далеко не каждая красотка изящна. Смотришь порой на длинноногое создание — ну, совершенство же! А стоит прелестнице сделать хотя бы шаг, и все очарование исчезает, как зажженный магний — пленительный образ огрубляется мужицкой походкой…

…Рита одела скромное платье, чуть-чуть выше колена, синее в крапинку, и с белым воротничком. Минимум косметики, максимум природной красоты — темненькая, большеглазая, яркая!

Я шагнул к девушке, и взял ее за руку.

— Знакомьтесь, — обернулся к родителям, — это Рита. Моя невеста.

Папа совершенно растерялся, а Настя подпрыгнула, радостно взвизгнув, и захлопала в ладоши. Мама поступила иначе — приложила ладони к лицу, боясь расплакаться.

— Риточка… — еле выговорила она дрожащим голосом. — Риточка…

— Я… — толкнулось у моей девушки. — Я очень люблю Мишу, и…

Мама, начиная плакать, обняла Риту, и они заревели дуэтом. Настя сперва свою старшую подругу поцеловала, потом меня, шепнув на ухо: «Тили-тили-тесто…», после чего зашмыгала носом за компанию.

— Грусть, печаль… — пробормотал я.

— Женщины, сына, — вздохнул отец. — Они с другой планеты… Аллес капут!

— Это мы от счастья! — тонким голоском ответила мама. — Вам не понять!

— Так, а я о чем? — хмыкнул папа. — Пойдем, сына, спрыснем радость…

— Ку-уда? — осадила его подруга жизни. — Мы тоже хотим!

Заночевать пришлось в моей комнате, которая скоро достанется сестричке. Вести машину после двух бутылок вина, что уговорили четверо Гариных, не считая Насти, было чревато.

Мама одолжила Рите свою новую ночнушку, и я впервые лег в постель с не раздетой девушкой.

— Будем спать, да? — сонно пробормотала моя невеста. — А то я стесняюсь… Услышат еще… — она хихикнула. — Помнишь, Настена дразнилась: «Невеста без места!», а ты так ловко ввернул: «С местом!»? Миш… А твои не обиделись… Ну, что мы отдельно будем жить?

— Да ну… Мама, может, и расстроится немного — поначалу, но она же умница. Поймет, что так — лучше.

Девушка уложила голову мне на плечо, и я не сдержался. Услышал гулкую тишину в голове… Взял Ритину мысль…

И стыдливо хихикнул, как старая дева, листающая «Плейбой».

Не-ет… Я обо всем расскажу Марику, но только не о ридеризме! Не надо раскрывать девичьи тайны…

Мне снилось будущее.

Глава 13.

Четверг, 23 июня. День

Ленинград, улица Академика Лебедева

Пресловутый НИИ «Прогноз» прятался на втором этаже Военно-медицинской академии, занимая четыре небольшие комнатки. Было еще несколько лабораторий, разбросанных по Ленинграду — одну встроили в госпиталь Бурденко, другую — в клинику на Пироговской набережной, третью еще куда-то засунули.

Сверхсекретный НИИ рассеялся по городу, пропадая из глаз.

Мой пропуск позволял входить в любое помещение, кроме тех, что обозначены литерой «Т». Не интересовался, правда, что же там скрывается, под этой буквочкой, как-то не до того было.

Почти месяц минул с того памятного дня, когда я встретил родных — и представил им Риту. Хотя, причем тут день? День, как день. А вот ночь…

Я видел сон. Хотел добавить — «вещий», но это определение слишком скудно. Мне снилась моя будущая жизнь, вся, до самого конца. Долгая жизнь, интересная, порой пугающая, чаще радующая. С неожиданными встречами и потрясающими событиями, волнующими приключениями и великими открытиями.

Образцово-показательное житие.

За минувшие недели память растеряла третьестепенные детали, вроде того, кто где сидел на заседании Политбюро в апреле 2004-го, или чем меня угощал папа Иоанн-Павел I в 1994-м.

Да и ладно, мелочи не в счет. Главное в ином.

Вот, скажем, европейцы просто обожают стабильность. Только в какой-то убогой, мещанской версии. «Счастье, — бубнят, — это когда ты точно знаешь, что будешь делать через год!» А вот мне их счастьеце поперек горла, хотя я точно знаю, что буду делать и через десять, и через пятьдесят, и даже через сто тринадцать лет! Да, дата моей смерти — 10 июля 2088 года. Ох, и наживусь…

Весь июнь, всю летнюю сессию я терпеливо привыкал к знанию того, что смертному не положено знать. Ведающий свою судьбу лишается надежд, его желания угасают. Ему нечего ждать от жизни. А мечты… Мечты сбудутся. Чего переживать? О чем тревожится? Судьба обласкает тебя, даровав всё, и отнимая лишь одно — волю к жизни.

Рите я ничего не говорил, старательно изображая интерес к близкой свадьбе или заботы летней сессии. Просто положился на время, справедливо полагая, что хитрая человеческая натура вывернется-таки из фатальной ловушки.

И вот позавчера задышал вольно. Прочь, тоска! Прочь, нытье! Новые надежды обживались в выморочной душе.

А все просто. Тот, кто знает свое будущее, волен изменить его. Лишенный этого печального знания может как угодно исхитряться, тщась обдурить всесильный рок. Бесполезно — «всё будет так, исхода нет».

Но коли известно, что станется в жизни с тобою, то, как говорится, возможны варианты. Примеры? Да сколько угодно! Вот, скажем, этой осенью подкатит ко мне парторг, и в туманных выражениях поинтересуется, не пора ли мне вступить в сплоченные ряды КПСС. Я отверчусь — не достоин, мол, не готов пока к столь ответственному шагу! Оно и верно — в этом времени с коммунистов спрос по всей строгости.