— Леонид, — Кунаев исподлобья мазнул взглядом по визави, и выговорил сдавленным голосом: — Почему Политбюро не знает о госте из будущего?

— Политбюро знает, Димаш, — усмехнулся Брежнев. — Не в курсе только Гришин, Кириленко и ты. Ну, Гришина мы выведем на ближайшем Пленуме, а вот Андрею и так многое известно. В свое время Черненко подслушивал, что говорилось в этом кабинете, и делился с ним секретами…

— Но зачем?! — грянул Димаш, ударив по столешнице кулаками. — Зачем лишать республики всего — и загонять обратно, в «тюрьму народов»? Какой смысл?!

— Вечно Кириленко напортачит, — хозяин кабинета хладнокровно плеснул из графина в стакан, и отхлебнул. — Ничего ему поручить нельзя… Вот что, Димаш… — он присел напротив Кунаева, и вынул красную папку. — Для зачина, как Юра любит выражаться, ознакомься вот с этими распечатками. «Гость из будущего», как ты говоришь, посылал лично мне письмо… Впрочем, без подробностей. Читай.

Недоверчиво посматривая на Брежнева, помятый казах развязал тесемки папки, и вынул стопку листов, подшитых и проштемпелеванных грозными печатями.

Генеральный секретарь с бесовской улыбочкой следил за менявшимся выражением лица Первого секретаря Казахстана.

— Целиноград — в Астану? — заохал потрясенный Кунаев. — Да что же это такое… Латиница… Погромы…

— Ты читай, читай…

Перелистнув последнюю страницу, Динмухамед Ахмедович осторожно, опасливо даже, отложил красную папку.

— Понял? — коротко молвил Брежнев.

Кунаев кивнул, бессмысленно водя ладонями по столешнице.

— А ведь я знал Назарбаева… — вытолкнул он глуховато. — Он сейчас секретарь парткома Карагандинского металлургического комбината… О-ох… И я же еще послал людей захватить «гостя»… Этого… как его… Ностромо.

— Мишей его зовут, — хмыкнул генсек. — А людям твоим очень не повезло! Миша — парень жесткий.

— Господи, что же мне теперь делать? — тоскливо заныл Первый секретарь.

— Прежде всего, — вкрадчиво сказал Генеральный, — не стонать — и принять извинения. Кириленко использовал тебя втемную по моему прямому указанию. Да и весь этот дурацкий переворот — моя затея. Не веришь? Сам же читал, как Ельцин путч организовал в девяносто первом! А я действовал по той же методе. Кириленко пригнал кучу автобусов с маргиналами и уголовным элементом — для массовки. Вывел на улицы всяких диссидентов с правозащитниками — пусть кричат, митингуют, безобразничают… Вот, полюбуйся!

Он включил телевизор с коробочки пульта. «Рекорд-Нео» живо осветился, взрываясь яркими цветами. Картинка прыгала, выхватывая то орущие лица, то мотавшиеся плакаты — «Долой КПСС!», «Слава Україні!», «Свободу Прибалтике!», «Bye-bye, UR!»

Копотно-черный дым от горящих шин уходил в небо жирными шлейфами.

— Военные и милиция разгонят толпу, — спокойно продолжил Брежнев, — и вот тогда придет мое время. Мы устроим грандиозную чистку! — жарко выдохнул он, руками опираясь о стол. — Отправим в лагеря и владык областного масштаба, и проворовавшихся директоров, и хитромудрых нацменов — всю ту «контру», что десять лет спустя станет жечь партбилеты, грабить всеобщее достояние, науськивать «титульных» на русских! Превентивный удар, понимаешь?

— Как Сталин в тридцать седьмом… — прошептал Кунаев, со скрипом ведя ладонью по небритой щеке. — Извел врагов народа, чтоб не вредили…

— Вот! — торжествующе вытолкнул генсек. — Ты понял! Бороться на моей стороне готов? Работать готов?

— Всегда готов! — моложаво рассмеялся казах.

— Но учти, — построжел Леонид Ильич, пристукнув кулаком, — о том, что «революция» — это спектакль, а я — режиссер, знают только трое — я, ты и товарищ Кириленко.

— Четвертого не будет! — твердо сказал Динмухамед, и крепко пожал протянутую руку.

Глава 6.

Вторник, 25 января. Утро

Москва, улица Академика Королева

Телецентр в Останкино едва выглядывал из облаков чадного, угольно-черного дыма. Клубы маслянистой гари возносились выше башни, распухая, заворачиваясь в себя, и окна ресторана «Седьмое небо» тускло проблескивали сквозь грязную пелену.

Глаза рыскали невольно: где же они, восходящие полотнища огня, что рвутся из телестудий за расколоченными стеклами? Однако многоэтажный куб хранил невозмутимость пирамид — пылали покрышки, извергая смрадную копоть.

Я содрогнулся, передергивая плечами — льдинка подозрения скользнула за шиворот.

— Вон они! — рявкнул Устинов, тыча мосластым пальцем в лобовое.

— Вижу, — обронил Вайткус, выкручивая руль.

Вдоль берега Останкинского пруда суетились и перебегали фигуры, одетые пестро и незамысловато — мелькали, тасуясь, яркие спортивные куртки, драные полушубки и ватники, стародавние серые пальто с каракулевыми воротниками, изгвазданные кожухи и шинели без хлястиков. Картина могла бы вызвать гомерический хохот, если бы не ружья в руках опереточных инсургентов.

Отдельные раскатистые выстрелы порой частили, сливаясь в грохочущий треск. Напоминая о смерти, по крыше «Волги» чиркнула пуля — или жакан из охотничьей берданки.

— Г-гады! — вытолкнул Устинов сдавленным горлом.

Неуклюже выбравшись из машины, он вскинул руку.

— Лейтенант! — разнесся бешеный министерский рык. — Обходи пруд! Держишь Первую Останкинскую! Перекроешь все входы и выходы! Гражданских гнать, боевиков задрипанных вязать или… Или расстреливать на месте!

— Есть, товарищ маршал Советского Союза!

— Кончай с регалиями!

— Есть!

Два «Урала», усиленные бээмпэшками, ринулись мимо лодочной станции, а министр обороны разлаписто полез на броню тормознувшей БРДМ — мускулистые руки десантников втащили его наверх. «Бардак», напустив выхлопа, ринулся к телецентру, пуская короткие очереди из спарки КПВТ — она долбила звонко и гремуче, гвоздя неприятеля. Пулеметчик не вел прицельный огонь, пугал больше. Громадные, убойные пули щепили деревья, пропахивали утрамбованный снег вместе с коркой асфальта, но порой кромсали и живые тела, запросто отрывая конечности — боевики, которых не зацепила очередь, пугливо шарахались, шустро отползали по снегу, мигом теряя воинственный запал.

Посреди улицы скучилась забытая массовка — жалкая толпа демонстрантов, прикрывавшаяся плакатами, как щитами. Наезжая, БРДМ рявкнула сигналом, и «борцы» порскнули в заснеженные кусты.

— Убогие… — выцедил Ромуальдыч, подтягивая «ручник». — Етта… В телецентр надо, пока «контрики» туды не забрались!

— Надо! — поддакнул я, и выполз из машины.

Очень не хотелось вставать во весь рост — вредно для здоровья. Пригибаясь в остаточном стеснении, я чуть было не словил зудящую пулю, и живо пал на коленки, пуская короткую по стрелку, мужику в тулупе и с карабином наперевес. Не дожидаясь ответки, юркнул за дерево. Следом метнулся Ромуальдыч, уложивший обладателя тулупа с первого выстрела.

Я мимоходом поразился мгновенному перевороту в сознании — еще вчера мысль о разборках в Останкино показалась бы мне дичайшей для «застойного» реала, а сегодня, вон, подсчитываю, сколько у меня осталось патронов в обойме…

— Гадство! — охнул Вайткус, отдергивая голову. Чешуйки коры брызнули метелочками.

Позиция наша была не ахти — пара кряжистых деревьев, да подстриженный кустарник, присыпанный снежком. Впереди, правда, торчал брошенный «Жигуль» с распахнутыми дверцами, прикрывая сектор обстрела. Машинке уже досталось — шины спущены, стекла высажены…

Парочка в камуфляже, до глаз замотанная шарфами, выскочила из-за доски объявлений и кинулась через дорогу, строча по нам из древних ППШ.

— Обходят с фланга!

Вайткус снял бегуна — тот будто споткнулся, и ушел в кувырок, роняя оружие. Я успел выхватить «Вальтер», и подстрелил второго — выстелившись, «контрик» пополз к бордюру.

— Миш, — откинувшись спиной на корявый ствол, Ромуальдыч деловито сменил обойму, — а ты зачем в етту заварушку ввязался? Только честно?

— Ну-у… — я сунул пистолет за пояс, и подтянул «калаш». — Как ни крути, как ни верти, а часть вины за эту заварушку на мне. Тут уж… Вот, не вмешивался бы, не забрасывал Ю Вэ подметными письмами, и огонь в Останкино открыли бы лет тринадцать спустя! А так… Но, если честно, виноватым себя не чувствую. Меня другое волнует — что здесь, вообще, творится, и кто это все устроил!