Платон повернул голову. В их сторону двигалась Амалзия, снова одетая в дорожную одежду, скрывающую её красоту, всё еще бледная, с тяжелыми синяками под глазами. Она нервно потирала шею, словно та болела, потом приблизилась к их столу и села напротив Платона.

— Что тут? Очередной заговор?

Платон открыл было рот, но его опередил Игорь.

— Шантри — мой старый друг, — он бросил взгляд на старика, — ему нужно в ту же сторону, что и нам. Можем мы взять его с собой?

Амалзия скептически оглядела летописца.

— У него есть деньги?

— О, моя дорогая, у меня есть кое-что лучше! — внезапно вмешался старик, облокотившись на стол. — У меня есть истории, множество историй со всех концов света.

— Историями сыт не будешь, — хмыкнула Амалзия.

— К тому же я неприхотлив, могу спать практически на голой земле, мало ем и крайне редко жалуюсь на жизнь, а уж в дорожных ситуациях я разбираюсь отлично и всегда могу дать совет.

Амалзия взглянула на Игоря с сомнением. Тот кивнул.

— Шантри не потребует дополнительного внимания, а польза от него действительно будет — он отлично управляется с повозкой и неплохо готовит. К тому же ему ехать с нами лишь полпути.

Амалзия сделала несколько коротких вдохов и выдохов. Да что с ней такое?

— Ладно. Пусть едет, но только пока не начнет доставлять проблемы. Возиться с болтливым стариком я хочу меньше всего. Хватает скрытного безумца и авантюриста-манипулятора.

Она встала и направилась в другой угол зала.

— Кажется, вы ей нравитесь, ребята, — хихикнул Шантри.

Игорь молча разлил оставшееся вино по их с Шантри кубкам.

— Догоняй уже давай, чего сидишь, — хмуро сказал он Платону. — Скрытный безумец, надо же. Так меня ещё не называли.

— Всё бывает в первый раз, друг мой. Так выпьем же за новизну!

На этих словах летописец резким движением поднял кубок вверх, чуть не облив вином всех вокруг. Игорь же приподнял бокал вверх с куда меньшим энтузиазмом.

— Я скоро вернусь, — сказал Платон и направился за Амалзией.

Она устроилась в углу, в удалении от остальных, практически не пила, только жевала какие-то зеленые листья. Платон присел рядом.

— Ты не пьёшь?

— Не хочу, чтобы в дороге голова болела. — Она провела рукой по волосам. — А ты, кажется, всерьез решил напиться.

— Чего? — удивился Платон. — Да я едва ли пару кубков выпил.

— Ну-ну. Всё это подступает незаметно, да?

— Ммм? — поднял бровь Платон.

— Принятые решения всегда нагоняют тебя рано или поздно, я об этом. — Её плечи приподнялись, локти прижались к ребрам, кисти оплели предплечья. — Иногда в новом виде, иногда ты даже не распознаешь их, но они всегда нагоняют.

Одна из рабынь поставила перед Платоном кубок с вином и исчезла быстрее, чем он успел что-то сказать. Он взял его в руку, впервые всмотрелся: грубая работа, простая обожженная глина, примитивная гончарный круг. Странно, что они используют глину, а не дерево — кубки частенько должны биться.

— Я не уверена, что ты понимаешь, к сожалению. Иногда кажется, что груз прошлого на тебя вовсе не давит. Будто ты попал сюда чистым и всегда уверен в том, что делаешь.

Амалзия поставила локти на стол, уложила подбородок на ладони. Во взгляде внезапно промелькнул интерес.

— И каково оно? Быть таким?

Платон тяжело вздохнул, сделал большой глоток и ответил:

— Сложнее, чем кажется, но проще, чем любой иной вариант. Знаешь, в моей юности была одна история. — Он потер внезапно занывшие в том месте, где его ранила мантикора, ребра. — Я тогда учился, хотел быть круче всех — стать богатым и умным, сильным и стильным. Был довольно заносчив, считал, что всегда прав, что победу нужно вырывать зубами, а сдаться — удел слабых.

— Продолжай. — произнесла Амалзия, глядя на него.

— Угу. И я встретил человека, мы вместе в школе учились. Он был умным парнем, толковым, из не самой бедной семьи. Учителя говорили, что у него большое будущее. Он был из тех, кому всё дается легко, а мне, напротив, всегда приходилось трудиться, чтобы получить хоть что-то. Так что я ему завидовал и втайне хотел быть таким как он.

Ещё глоток. Воспоминания слишком тревожные, чтобы просто так их рассказывать. Потребуются глотки побольше.

— Так вот, я спустя годы встретил его и испугался. У него гнили зубы, он ходил в нестиранной одежде и был изрядно пьян, при том не первый день. Его грамотная речь превратилась в жалкое бормотание. Едва ли узнал. Он попросил у меня занять ему денег, немного совсем. А я, не знаю, я испугался. Мне в тот момент хотелось поизмываться над ним, унизить, но я просто попрощался с ним и ушёл. Уже на развороте он меня окликнул и почему-то пожелал мне удачи, а я ничего не ответил.

— Ну, никто из нас всё-таки не идеален, — сочувственно кивнула Амалзия, — да и наверняка он сам до этого опустился.

— Я тоже так думал, но почему-то эта ситуация меня мучала. Я шёл на учебу и внезапно вспоминал его, видел его лицо среди случайных бездомных, мне слышалось его имя в чужих разговорах. И в какой-то момент я решил навести справки. Оказалось, что после школы он не сумел продолжить учебу из-за какой-то глупой бюрократической ошибки. Вскоре его родители погибли, не помню уже от чего. Ему пришлось идти работать, там он попал в не самую удачную компанию, начал выпивать, а потом и просто пить. С работы его вскоре выгнали, друзья постепенно пропали, потому что он оказался слишком далеко от их привычной жизни. Естественно, о продолжении учебы речи уже не шло. Пил больше и больше, пока не пришлось продавать вещи, чтобы выжить. В какой-то момент он хотел было вернуться к нормальной жизни, но то ли не смог восстановить документы, то ли ещё что. Ну и дальше всё было как снежный ком — переписал жилье на каких-то упырей за копейки, оказался на улице и так далее.

— Полоса неудач, — Амалзия снова кивнула, — такое случается, хотя не все детали мне понятны. Но обычно это проходит со временем.

— Ага. И у него прошло. Как оказалось, через пару недель после нашей встречи он замерз насмерть в каком-то сугробе.

— И теперь ты винишь себя в его смерти.

— Да нет, конечно, нет. Я бы не смог ему помочь, тогда уж точно, разве что оттянуть срок. Он действительно был сломлен к тому моменту. Но это ведь был не его выбор. Просто куча совпадений и немного равнодушия сверху.

— Всё еще не очень понимаю, к чему ты ведешь.

Ещё один большой глоток. Да, так должно быть полегче.

— Да к тому, что меня тогда перемкнуло как-то. Я понял, что мне чертовски повезло оказаться там, где я был, а есть люди, которым не повезло, которые не выбирали своё положение. Понятно, что есть те, кто сам ступил на такую дорожку, есть те, с кем всё сложно, но в большинстве случаев никто не выбирает родиться на краю мира, никто не выбирает родиться в бедной семье, никто не выбирает тяжелую болезнь или травму, никто не выбирает быть глупым, импульсивным или слабым. Конечно, со многими из этих вещей можно бороться, но зачастую они настолько сильно определяют нашу жизнь, что борьба бесполезна.

— Так, и весь твой хмельной монолог о том, что мир несправедлив к людям?

— Во-первых, он не хмельной, я всё еще трезв. — Платон сделал очередной глоток из чаши. — Это первое. А второе — это то что, действовать следует так, чтобы достичь большего блага. Больше пользы. Больше счастья. Больше жизни! Мне кажется это довольно простым. Чем больше людей действуют так, тем лучше становится мир. Чем больше людей вгрызаются друг в другу глотки ради того, чтобы сожрать кусок побольше, тем мир становится теснее и хуже. Понимаешь, о чем я?

— Я-то понимаю, только что ты будешь делать с теми, кто твоих убеждений не разделяет?

— С ними мы разберемся так, чтобы максимизировать пользу! — воздел палец в воздух Платон. — Их необходимо выслушать, понять, чем обсуловлены их желания и стремления, разумны ли они, и либо переубедить, либо заставить соблюдать наши правила.

— Не сильно отличается от слов Кира, которые ты обличал недавно.