Очень давно, более трёх тысяч лет назад, не было в эллинских землях города, который мог бы сравниться с Фивами по богатству и могуществу. Здесь пересекались важнейшие торговые пути, сюда стекались сокровища со всей древней Эллады. Расположенный посреди Аонийской равнины у реки Исмен, этот город, окружённый неприступными стенами, с самого его основания владычествовал над ближними и дальними окрестностями, внушая страх врагам и покровительствуя друзьям.

Если взглянуть на карту Греции, сразу станет понятно, что местоположение Фив имело значительные преимущества. Область Беотия, в центре которой расположены Фивы, находится в самом сердце современной Греции. Беотия граничит на востоке с Фокидой, самый известный город которой – Дельфы – был в древности главным местом паломничества, так как именно в Дельфах находился знаменитый Храм Аполлона, где Пифия изъясняла всем желающим волю богов и предсказывала будущее. К югу, минуя Мегары, можно было выйти к древнему Коринфу – городу, именем которого назван Коринфский перешеек, соединяющий материковую Грецию с полуостровом Пелопоннес, что, как известно, получил своё название в честь знаменитого царя Пелопса. Среди пелопоннесских городов блистали Аргос и Микены, старалась не отставать от них Спарта. Цари Пелопоннеса издавна претендовали на владычество над всей Грецией, и фиванцы были их главными соперниками.

К востоку от Фив простиралась область Аттика со столицей в Афинах. Этот город уже в то время начинал набирать немалую силу. К северу, отделённый проливом, лежал большой остров Эвбея. В самой узкой части пролива, там, где ширина его составляет около восьмидесяти локтей, был сооружён мост, примитивный по меркам нашего времени, но надёжный и прочный. Это был единственный сухопутный маршрут, по которому можно было с материка перебраться на этот остров. В общем, откуда и куда бы ни отправлялся путник, пеший или конный, с оружием или без, по торговым, военным или каким другим делам, ему невозможно было миновать Фивы. Часовые на башнях и стенах день и ночь зорко наблюдали за подступами к городу. Отряды фиванских всадников неустанно объезжали окрестности, вылавливая незваных гостей и собирая с проезжего народа подати и пошлины, которые щедрым потоком текли в казну фиванских царей.

В Фивах тогда правил царь Лаий. Его царствование складывалось очень удачно. Фивы находились на вершине своего могущества и славы, город с его богатствами поражал воображение чужестранцев, никакие враги не осмеливались тревожить покой царя и его подданных. Единственное, что на протяжении многих лет беспокоило царя, так это отсутствие наследника, которому он мог бы передать в будущем своё царство.

И вот, наконец-то, благодаря доброму расположению богов Олимпа царь Лаий и царица Иокаста ожидали появления на свет долгожданного наследника.

Царю было любопытно узнать, кто родится у Иокасты, мальчик или девочка, и какая судьба уготована богами новорождённому. Чтобы удовлетворить своё любопытство, Лаий отправился в Дельфы, куда обращались издавна с разными вопросами о будущем и цари, и простые смертные. Это было очень предусмотрительно, потому что Дельфийский оракул никогда не ошибался в своих предсказаниях.

Вместе с Лаием в путь отправился также брат царицы Креонт. Он пользовался доверием царя благодаря своей расторопности и умению быстро исполнять любые, даже самые сложные поручения. Расстояние от Фив до Дельф невелико, в дороге им не помешали никакие происшествия, и на следующий день после отъезда они достигли цели и взошли в святилище Аполлона.

– Да помогут нам боги Олимпа, – самодовольно произнёс Лаий, окинул покровительственным взглядом стоявшего рядом Креонта и приблизился к Пифии, которая восседала на высоком треножнике в центре святилища. В полу прямо под треножником виднелось отверстие неправильной формы, из которого поднимались клубы дыма. Неприятный резкий запах, усиливавшийся на близком расстоянии, вызывал головокружение и лёгкое помутнение сознания, как при опьянении. Царь некоторое время рассматривал Пифию, которая покачивалась из стороны в сторону на своём треножнике, находясь, очевидно, в полуобморочном состоянии. Её глаза блуждали, а руки бессмысленно двигались.

– Благостная дева, скажи, рождения сына или дочери ждать мне? – произнёс Лаий и весь обратился в слух. Он знал, что Пифия обычно изъясняется очень туманно и понять её часто бывает непросто. Надо было запомнить каждое слово, чтобы правильно истолковать прорицание. Однако на этот раз слова оракула были предельно точны.

– У тебя родится мальчик, – монотонным голосом произнесла девушка, не прекращая раскачиваться.

Лаий с довольной улыбкой обернулся к Креонту и послал ему многозначительный взгляд, как бы желая сказать: «Ну, что я тебе говорил! Боги благоволят мне!» Лицо Креонта выражало неподдельную радость и преданность царю.

– Открой, если на то есть воля богов, какое будущее ждёт младенца? Суждено ли ему прославиться среди царей мира своей доблестью? Быть может, он станет великим мудрецом, угодным богам Олимпа? Какими талантами наделит его небо, и какие подвиги он совершит? – продолжал допытываться Лаий.

Когда он договорил, прорицательница внезапно прекратила бессмысленные движения, выпрямилась на треножнике и совершенно ясными глазами посмотрела прямо в лицо царя. От её взгляда по спине Лаия пополз неприятный холодок.

– Младенец вырастет крепким и сильным. Тебя он убьёт. Вдова твоя станет женой его. Прощай.

Царь остолбенел от такого ответа. Он хотел ещё что-то спросить, но девица перестала реагировать на его слова. Она сидела, раскачиваясь в клубах ядовитого дыма, её глаза закатились, руки и ноги судорожно подёргивались, на лице блуждала загадочная улыбка.

Домой Лаий вернулся в мрачнейшем расположении духа. Придворные попытались было разузнать у Креонта, что же сказала Пифия, он, однако, ничего не отвечал, а только пожимал плечами – царь велел ему держать рот на замке.

Приближалось время, когда Иокаста должна была родить ребёнка, а Лаий никак не мог решить, что же делать. Он потерял покой и беспрестанно вдумывался в смысл пророчества. От этих размышлений у царя часто случались сильные головные боли и спутанность в мыслях, вследствие чего ему даже временами казалось, что, возможно, слова Пифии были какими-то другими, а не теми, которые он услышал. Иногда он даже начинал предполагать, что весь разговор с Пифией ему пригрезился из-за того проклятого дыма, которым было наполнено прорицалище. Однако стоило царю увидеть верного почтительного Креонта, всегда преисполненного благоразумия, как все эти несуразности улетучивались, и Лаий с абсолютной ясностью осознавал, что и поездка в Дельфы ему не пригрезилась, и спрашивал он правильно, и ответ получил именно тот, который услышал.

Постепенно в голове у Лаия созрел коварный план. В ночь, когда младенец должен был появиться на свет, царь приказал, чтобы ему через кратчайшие промежутки времени сообщали обо всём, что происходило на женской половине дворца, в покоях царицы Иокасты.

Лаий получил самые подробные известия о том, что рождение ребёнка прошло благополучно, и стал ждать удобного случая для осуществления своего замысла. Когда, наконец, суета во дворце улеглась и царю донесли, что мать и новорождённый спят, он приказал Креонту принести младенца.

Креонт неслышными шагами прошёл в покои Иокасты, осторожно взял на руки спящего ребёнка и принёс его царю. Приставив стражу к дверям в покои царицы, Лаий с Креонтом прошли в дальнюю часть дворца, откуда крики младенца не могли донестись до спящей матери. Они распеленали ребёнка и теперь стояли, с ненавистью уставившись на него.

– Проклятое дитя, – прохрипел Лаий.

– Государь, позволь, я оторву ему голову, – эхом отозвался Креонт.