— Ты хуже моей мамы, — злобно бухтит начальство, но тает, увидев чью-то знакомую макушку у двери. Донхи хмыкает и отворачивается: чужая личная жизнь — совершенно не её дело.

После смены она привычно едет не в свою крохотную студию под чердаком, которую начала снимать буквально неделю назад вместо той старой разбитой квартирки, а в чужой дом, пахнущий кофе и уютом, со скрипящими старыми половицами и уютным диваном в гостиной на первом этаже. Впрочем, Донхи уже давно не ночует там, она потихоньку учиться доверять Намджуну настолько, чтобы спать к нему открытой спиной, поэтому в такие вот ранние утра, когда еще нет шести, она быстро принимает душ, а после юркает под нагретое чужим теплом одеяло. Юрист так и не просыпается, еще ни разу ему не удалось застать Донхи во время оккупации его кровати, но девушке это лишь на руку.

Она в этом уютном тепле чувствует себя полноценной.

По субботам Намджун просыпается обычно где-то около двенадцати, каждый раз удивляется тому, что Донхи успела прошмыгнуть в его дом незамеченной, а после оставляет на виске девушки короткий поцелуй и максимально тихо удаляется на кухню. Сама Донхи, естественно, просыпается вместе с ним — привычка спать чутко, но не подает вида. Её несказанно умиляют попытки Джуна передвигаться бесшумно, так что когда на кухне очередной раз падает крышка от кастрюли, она разрешает себе встать. На кухне её ждет прекрасная картина, которую девушка даже и не мечтает идеально изобразить красками, потому что в подгоревших тостах и горьком, как она любит, кофе мало кто сумеет найти столько же прелести, что и она. Намджун сидит напротив, ласковый и заботливый, и они так спокойно и размеренно учатся быть вместе не как друзья, а как пара, что все знакомые могут им только удивляться.

Донхи знает, что эти сволочи просто завидуют, хех.

***

Однако, как бы не было ей комфортно, но каждый раз, когда Намджун любуется ею и спрашивает, можно ли поцеловать, Донхи ловит маленький инфаркт.

Она могла бы догадаться, конечно же, что в плане близости её парень (как же это странно звучит) будет джентельменом, но думать и видеть — вещи совершенно разные, так что да, каждый поцелуй только с разрешения, ладони ниже талии не опускаются, объятия границу не переходят.

А Донхи-то уже хочется.

Как это объяснить — она даже не представляет. Наверное, в первую очередь потому, что Намджун слишком её бережет, он уже не однажды говорил, что будет ждать её.

Собственно, он и ждал.

— — Тринадцать лет. В Азкабане, — мычит себе под нос, перелистывая страницу, и ловит недоуменный взгляд Намджуна.

— Ты же Мураками читаешь, какой Азкабан?

— Да так, — фыркает смешливо, а потом уже нормально улыбается. — Фигня подумалась.

— А вот теперь мне любопытно, — Намджун скалится в ответ и нависает над девушкой, удобно умостившейся головой на его коленях. — Что там за тринадцать лет и Азкабан?

Донхи в кои-то веки вспоминает, как саркастично изгибать бровь, и ехидненьким тоном произносит:

— Да вот думаю, что мы знакомы три года, встречаемся два месяца, а ты меня вообще не хочешь.

Намджун смотрит на нее мгновение. Два. Три. А после расплывается в хищной ухмылке, разрешает взгляду за миг превратится в жаркий и обласкивающий, и лишь когда Донхи нервно сглатывает и пытается прикрыть глаза книгой, он упрямо её отбирает и просто смотрит. Она помнит этот взгляд, слишком хорошо помнит, как Намджун прижимал её к себе в своей студии, как его губы ласкали её так жарко и отчаянно, что последние капли ума сбегали прочь, а ноги превращались в желе. Конечно, они целовались за эти два месяца долго и со вкусом, но ни разу это не было столь всепоглощающе, пылко и чувственно, чтобы косточки куда-то исчезали из разомлевшего тела. Было нежно, чутко, бережно и так сладко, что не было никакого страха довериться, наоборот — желание упасть на кровать и разрешать делать всё-всё-всё.

— Показать тебе, — урчит низким голосом, и даже эта хрипотца пробирает до костей, особенно вместе с этим пылающим внутри глаз жаром, — правда это или нет?

Донхи нервно сглатывает.

Но в этот раз не от страха.

Совсем не от него.

— Думаю, я вел себя немножко не так, раз ты действительно не поняла, как я бы хотел… — начинает, но Донхи закрывает ему ладонью рот. Однако и это не очень спасает, потому что упрямый наглец лишь сладко целует её пальцы и безо всякого стыда ведет по ним языком.

— Я просто хотела пошутить, — быстро произносит, хотя понимает, что заалевшие щеки и пульсирующая венка на виске выдают её с головой. — Я знаю, что тебе… как ты ко мне относишься. Помню.

Намджун ухмыляется, это и чувствуется под пальцами, а еще знакомые морщинки появляются в уголках глаз. У Донхи сбивается дыхание, когда он своей рукой уверенно перехватывает её и, будто задумавшись на миг, дарит короткий поцелуй запястью. И ему бы на этом закончить, улыбнуться проказливо и ввернуть какую-то шутеечку, но…

По переплетению вен он скользит языком выше, обласкивает губами предплечье, задерживается короткими поцелуями по изгибе локтя, хотя для этого ему приходится неудобно наклониться. Дальше — по тонкой коже вверх, не оставляя ни единого сантиметра не заласканным, влажно мажет языком округлое плечо, покрывает поцелуями изгиб шеи, спускается на острые ключицы и на них же задерживается. Донхи прерывисто дышит, почти не шевелясь, и ей просто невозможно от того, насколько это чувственно, пылко, как сильно это показывает желание Намджуна — и его же великолепный самоконтроль. Ключицы покрываются сладкими и влажными касаниями то языка, то губ, и стоит им скользнуть на доверчиво подставленную шею, как с губ девушки впервые срывается тихий стон.

Она краснеет так, как никогда еще, особенно от того, что кожей чувствует улыбку довольного Намджуна.

— Тебе хорошо? — интересуется, и Донхи очень хочется стукнуть его коленом, но в бархатном голосе нет издевки, лишь искренняя забота и нежность. Она крепко зажмуривается, пытается спрятать лицо в чужих коленях, на что получает еще один смешок — и новый поцелуй. — Не надо от меня прятаться, я же совсем не страшный.

— А вот и страшный, — привычно ворчит, но звучит это почему-то по детски, так что парень уже, не скрываясь, смеется с нее.

— А на первый вопрос ответить? — продолжает подтрунивать, но Донхи в этот раз всё же пытается лягнуть его. — Эй, ты чего!

— Того, — фыркает, а после задыхается вдохом, когда чужие губы наконец накрывают её, целуя так влажно, жарко и просто идеально, что всё тело предательски слабеет. Теперь Донхи уже сама тянется вверх, приподнимается на локтях, а после и вовсе перелезает на чужие колени, обвивает пальцами чужие плечи и просто дуреет от обуревающих её чувств.

— Малышка, — стонет с лёгким отчаянием Намджун, целуя доверчиво подставленные ключицы. — Хорошая моя, сладкая, прекрасная малышка.

Донхи на это неожиданно краснеет, но парень не замечает, продолжая влюбленно выглаживать худое тело, наслаждаясь возможностью прикасаться к нему так — открыто, без любых уловок, не скрывая чувств…

— Моя прекрасная девочка, — шепчет, аккуратно подтягивая майку вверх. Донхи хмыкает в этот раз, но всё ещё ничего не говорит, разрешая Намджуну воплощать свои давние фантазии в жизнь, хотя она как-то упустила момент, когда её подхватили под бедра, перенесли в спальню и аккуратно уложили на кровать. — Такая сильная, такая пылкая, такая восхитительная. Как хорошо, что ты даже не осознаешь степень моего помешательства на тебе, — майка наконец поддается, и под ней привычно для Донхи нет белья, но Намджун к этому всё равно готов не был, поэтому ему приходится закрыть глаза и на ощупь прокладывать дорогу поцелуями вниз, обласкивая впалый живот.

— Малышечка, — шепчет Намджун, и Донхи от этого натурально хнычет, а после и вовсе пытается спрятать лицо в ладонях, стоит парню с весельем спросить. — Да неужели? Тебе столь сильно нравится, когда я называю тебя так?

— Заткнись! — моментально вспыхивает, пытается лягнуть в бок, но Намджун её ногу ловит, гладит бережно напряженное бедро и вдруг тихо-тихо, но чертовски заботливо говорит: